— Это какая-то ерунда. — Джек чуть не рассмеялся, представив себя в роли святого. Это не для него.
— В противном случае Лавелль уже давно убил бы вас.
— Я же не ангел.
— А я этого и не говорил. Конечно, вы не святой. Просто добродетельный человек с чистой совестью. Этого вполне достаточно.
— Чепуха. Никакой я не праведник.
— Верно. Считать себя праведником — большой грех, грех самовозвышения и гордыни. Самодовольство, непоколебимая уверенность в собственном превосходстве над остальными людьми, отрицание своих ошибок — все это не ваш удел.
— Вы начинаете меня смущать, — заметил Джек.
— Вот видите? Вы даже не страдаете тщеславием.
Джек поднял свой бокал.
— А как быть с этим? Я выпиваю.
— Напиваетесь?
— Нет. Но зато я нецензурно ругаюсь, даже поминаю всуе имя Господне.
— Это мелкие грехи.
— Я не хожу в церковь.
— Посещение церкви не главное. Важнее всего ваше отношение к окружающим. Запомните это. Видимо, поэтому Лавелль и не может ничего поделать. Вы когда-нибудь воровали?
— Нет, никогда в жизни.
— Обманывали людей в деньгах?
— Я всегда соблюдал свои интересы, но никогда никого не надувал.
— Вам приходилось брать взятки?
— Нет. Полицейский, берущий взятки, — это уже не полицейский.
— Вы клеветник или сплетник?
— Нет. Бросьте эту ерунду.
Джек подался немного вперед и, упершись взглядом в Хэмптона, спросил:
— А как насчет убийств? Я убил двоих. Может ли убийца оставаться добродетельным человеком? Думаю, что не может, и это сильно бьет по вашему основному тезису.
Хэмптон был ошарашен, но быстро пришел в себя.
— Я понимаю, вы имели в виду, что убили тех людей на службе, во время операции?
— Это недостаточно веская причина для оправдания. Убийство есть убийство, разве не так?
— В чем были виноваты эти люди?
— Первый сам был убийцей. Он ограбил несколько магазинов, торговавших спиртным, и каждый раз убивал владельцев. Второй был насильником. Двадцать два изнасилования за полгода.
— Было ли необходимо убивать этих людей? Вы могли взять их, не прибегая к оружию?
— В обоих случаях они первыми открывали огонь.
Хэмптон улыбнулся, и лицо его смягчилось.
— Самооборона — это не грех, лейтенант.
— Да? Почему же мне было так плохо, после того как я нажимал на курок?
Оба раза. Я словно вымазался грязью. Бывает, мне это снится — тела, разорванные пулями моего револьвера.
— Только добродетельный человек способен испытывать угрызения совести из-за убийства таких гадких животных, каких застрелили вы.
Джек покачал головой. Он не чувствовал никакого желания смотреть на себя новыми глазами.
— Я всегда считался обыкновенным средним парнем, не хуже, но и не лучше других. Я подвержен тем же соблазнам, что и любой человек. Несмотря на все, что вы тут наговорили, я вижу себя именно таким.
Хэмптон сказал:
— И так будет всегда. Скромность — тоже одна из добродетелей. Но главное то, что для борьбы с Лавеллем необязательно верить, что вы — праведник. Главное — быть таковым.
Джек в отчаянии добавил:
— Внебрачная связь — это ли не грех?
— Грех только в том случае, когда она вызвана сексуальной распущенностью, связана с прелюбодеянием, изнасилованием, сексуальная одержимость греховна, поскольку нарушает закон, гласящий: "Всего в меру". Вы одержимы сексом?
— Нет.
— Прелюбодеяние — грех, потому что оно нарушает брачные узы, является предательством, жестокостью по отношению к ближнему. Когда ваша жена была жива, вы ей изменили хоть раз?
— Конечно же, нет. Я любил Линду.
— Перед вашей женитьбой или после нее вы спали с чьей-нибудь женой?
Нет? Тогда вы невиновны в прелюбодеянии. А на насилие, я знаю, вы не способны.
— Я не воспринимаю вашу идею о своей праведности. Мне от нее становится плохо. Слушайте, когда я был женат на Линде, я ее никогда не обманывал, но обращал внимание на других женщин, некоторые мне нравились, я хотел их. Пусть даже только фантазировал, но мысли мои не были чисты.
— Греховны не мысли человека, а его деяния.
Джек твердо сказал Хэмптону:
— Я-не святой.
— Повторяю: чтобы найти и остановить Лавелля, вам не надо в это верить. Достаточно того, что есть.
Ребекка прислушивалась к машине с растущей тревогой. Теперь, помимо периодического постукивания, внизу раздавались другие звуки: скрежет, дребезжание, скрип. Не очень громкие, но от этого не менее беспокойные.
Мы в безопасности, пока находимся в движении. Ребекка затаила дыхание, боясь услышать, как глохнет двигатель. Но звуки вновь прекратились.
Она проехала четыре квартала под урчание мотора и свист ветра.
Однако спокойствия как не бывало. Что-то не в порядке, вот-вот что-то случится. Странно, но тишина и напряженное ожидание оказались намного хуже, чем эти непонятные звуки. скрип. Не очень громкие, но от этого не менее беспокойные.
Мы в безопасности, пока находимся в движении. Ребекка затаила дыхание, боясь услышать, как глохнет двигатель. Но звуки вновь прекратились.
Она проехала четыре квартала под урчание мотора и свист ветра.
Однако спокойствия как не бывало. Что-то не в порядке, вот-вот что-то случится. Странно, но тишина и напряженное ожидание оказались намного хуже, чем эти непонятные звуки.
Связанный со смертоносными существами, которых он вызвал из ямы, Лавелль молотил пятками по кровати и царапал пальцами темноту. Простыня под ним промокла насквозь, но Лавелль не замечал этого.
Он чувствовал запах детей Доусона. Они были очень близко.
Ждать осталось недолго, считанные минуты. А потом будет кровавое убийство.
Джек допил бренди, поставил стакан на столик и сказал:
— В вашем объяснении есть серьезный пробел.
— Что вы имеете в виду? — заинтересовался Хэмптон.
— Если Лавелль не может уничтожить меня, потому что я добродетелен, то почему же он готов нанести вред моим детям? Они же абсолютно невинны и чисты. Они чертовски хорошие дети.
— С точки зрения богов, дети не могут считаться праведными. Они просто невинны. Добродетель не дается от рождения, мы приобретаем ее, только прожив праведно десятки лет, сознательно выбирая между добром и злом в тысячах ситуаций повседневной жизни.
— Вы хотите сказать, что Бог, или добрые боги, как вам больше нравится, защищают добродетельных, но не безвинных?
