— Да. Это в некотором роде традиция нашего рода. Вспомните, величайшим и добрейшим из правителей земли Польской был…
— Стефан Баторий, да. Иштван Батори.
— Иштван Батори. И он был не единственным из Батори, славным своим правлением. Я надеюсь стать ничуть не хуже.
— Это правда, что во время обряда мне придётся умереть?
— Не умереть, а пройти через смерть. Это немного другое. Собственно, именно для таких, как вы и я, в этом нет ничего необычного. Ведь и вампиры, и «волки» проходят через смерть, чтобы стать такими, какие они есть.
— Я не проходила через смерть. Я такой родилась.
— Лили… все «волки» в подростковом возрасте… проходят через особый период. Они начинают странно, беспокойно себя вести. Пытаются покончить жизнь самоубийством. Очень важно, чтобы в этот момент рядом был кто-нибудь, кто знает, в чём дело. Поскольку… когда «волчонку» удастся убить себя, ему в рот нужно влить человеческую или «волчью» кровь. Иначе он не вернётся. Умрёт. Если же он получит кровь… он перенесёт тяжёлую болезнь, но останется среди живых. И после этого ему будет необходима уже кровь вампиров.
— Но я никогда себя не убивала.
— Этого не может быть, Лили. Вы могли забыть… пожелать забыть. Но в возрасте шестнадцати-семнадцати лет вы тяжело болели. А перед этим — убили себя. И кто-то дал вам своей крови. Обычно это делает наставник.
— Нет, я…
— Подумайте, Лили. Вы болели в этом возрасте?
— Воспалением лёгких, в семнадцать лет. Но я не…
Мои пальцы впиваются в скатерть, в столешницу, белея от напряжения. Мне вдруг становится трудно дышать.
Вода в моих лёгких… бурая, гнилая вода… не Бодвы. Сана — реки Пшемысля. Я содрогаюсь от холода, некогда проникшего в мой желудок и бронхи.
— Лили? Вам нехорошо?
— Это он мне велел забыть…
— Кто?
— Мой брат. Я пила его кровь. О Господи…
Я задыхаюсь, то ли от слёз, то ли от памяти о мерзких, бурых водах Сана.
— Тихо, тихо, — шепчет мне на ухо Батори. Он обнимает меня, прижимая к тёплой груди. — Тихо, Лили… что вы. Всё хорошо. Тихо…
Официант, вошедший с горячим, кидает на меня короткий, но выразительный взгляд. Я отворачиваюсь, пряча мокрое лицо в рубашке вампира. Но, как только мы остаёмся одни, отодвигаюсь:
— Это поэтому «волчата»… не доживают?
— Да, Лили. И об этом не принято беспокоиться… у вампиров. Я же считаю такой подход преступным. Преступным! Каждый из моей семьи, кто стал отцом «волчонка», следит за его судьбой и вовремя сообщает ему, что он есть.
— А вы? У вас есть… такие дети?
Впервые я вижу, чтобы Батори смешался. Медленно, словно взвешивая каждое слово, он говорит:
— С тех пор, как я понял… что хочу следовать путём Ашоки, я следил, чтобы мои женщины никогда не имели цыганской крови в ближайших семи коленах. Обычно это нетрудно вычислить… цыганская кровь сильна… и бюрократия позволяет отследить генеалогию. Но однажды я ошибся. По всем бумагам эта женщина была польской дворянкой чистейшей воды. И в её лице не было ни следа южной крови. Совершенное балтийское лицо. Но, видимо жёны не всегда рожают от своих мужей, а северная кровь иногда одолевает южную. Та женщина забеременела от меня.
Я чувствую, как кровь отливает от моих щёк. Мой голос слаб, когда я задаю вопрос.
— Вы… мой… отец?
Батори поднимает на меня взгляд, и его лицо искажается. Теперь холодеют не только мои щёки — само сердце словно обдаёт морозом.
— Вы… мой… отец?!
— Лили, — шепчет он. — Моя Лили… если бы вы только знали…
Он набирает воздуха в грудь.
— Если бы вы только знали, какое искушение было сейчас ответить: да. Но это не так, Лили. Моя дочь умерла в шестнадцать лет. Потому что рядом не было никого, кто знал бы, что она такое. И я узнал… только случайно, уже после её смерти. Лили… чему вы… улыбаетесь? Я не понимаю.
— Простите. Бога ради… это нервное, — я прячу лицо в руках; из моего горла вырывается странный звук, то ли короткое рыдание, то ли рык. — Простите. Мои соболезнования.
— Ничего. Это было уже восемь лет назад. Она была примерно вашего возраста…
Я слышу, как вампир наливает себе шампанское. Прошу, не отнимая рук:
— Мне тоже, пожалуйста.
Он наливает и мне. Я беру бокал и осушаю его так, без тоста — и почти без вкуса.
— Вы знаете, я же приготовил вам подарок, — Батори лезет в карман и достаёт обитую бархатом коробочку.
— Только не серьги моей бабушки! Я не хочу их получать на каждый праздник.
— Тогда вам придётся подождать, пока я сбегаю в магазин, — слабо улыбается вампир, но протягивает коробочку мне. В ней лежит маленький серебряный кулон на тонкой цепочке: плоский цветок лилии. Лепестки покрыты белой эмалью. Пестик и тычинки, крохотные прожилки искусно выполнены из серебра.
— Спасибо. Это очень мило.
Я немного вожусь с застёжкой, надевая кулон на шею. Поправляю волосы.
— С чёрным очень хорошо, — одобряет Батори. От того, что он сидит так близко, у меня кружится голова.
Или от двух бокалов шампанского. Я совершенно не умею пить.
И уж совсем не знаю, почему, но я его спрашиваю:
— Можно… я вас поцелую? В губы. Один раз.
Второй раз — да, точно, второй раз в жизни я вижу растерянного Ловаша Батори.
— Лили… я не уверен, что это будет правильно.
— Это просто поцелуй. И никто не узнает. А цыганам главное, чтобы всё было тихо.
— Да, но… я имел в виду… у вас же есть Кристо.
— При чём тут мой «волчонок»?
— Он не говорил вам?
— Говорил что?
Батори раздумывает.
— Когда увидите его… спросите, почему он просил вас пока не ехать в Кутну Гору. Это не то, о чём вам должен сказать кто-то ещё.
— Я спрошу. Батори… Ловаш. Сейчас я спрашиваю вас. Можно… я вас поцелую? Подождите! Я вам обещаю… клянусь… если вы согласитесь… я буду участвовать в вашем обряде.
— Но… один раз?
— Да. Просто один поцелуй. Настоящий. В губы.
— Хорошо.
Он смотрит на меня, ожидая, когда я возьму то, что попросила — но я просто парализована его согласием. Я не могу пошевелиться, только гляжу в ответ. Проходит не меньше минуты, пока он понимает, что со мной происходит. Тогда он притягивает меня к себе, обнимая, и касается моих губ своими. Мягко, нежно; потом крепче, уверенней — да, так мне нравится больше, и я нахожу смелость ответить. И его губы, и его руки, и его тело — очень тёплые, почти горячие. От этого жара голова кружится ещё сильнее; я чувствую, как кровь приливает к лицу. Рот и язык Батори отдают шампанским. В отличие от Кристо, изображавшего поцелуй в переулке, он не гладит меня. Но его руки и пальцы сжимают меня то крепче, то мягче, и мне это очень, очень нравится. Чёрт, мне это не просто нравится — я схожу с ума, меня колотит! Поцелуй длится долго, очень долго — но увы мне, не бесконечно. Батори отстраняется от меня. Мой первый порыв — прижаться к нему, обнять его. Но мне удаётся сдержать себя.
