Даже теперь она заколебалась, не желая выдавать сведения, засекреченные страной, которой через неделю может и на свете не остаться. А потом проговорила бесцветным голосом:
— Заражение на объектах, с которых изъяли топографа и антрополога, прорвало карантинный кордон и продолжает распространяться, несмотря ни на какие предпринимаемые нами усилия, — злоупотребляя жаргоном и длинными словами, как во всех редкостных случаях, которые можно перечесть по пальцам одной руки, когда Контроль видел ее потрясенной.
— Боже милостивый, — выдохнул он.
Несмотря на притупляющее воздействие таблетки, ему хотелось избавиться от своих свербящих мозгов, своей воспаленной кожи, плоти под ней, каким-нибудь образом стать столь эфирным и свободным от пут земного тяготения, чтобы исторгнуть из памяти, отречься, отречься.
— Заражение какого рода? — Хотя, пожалуй, и так уже знал.
— Такого, что зачищает все. Такого, что не увидишь, пока не будет слишком поздно.
Он просто таращился на нее, не веря своим ушам.
— Так какого же хера ты направила меня туда, если знала, что это может случиться?
— Хотела, чтобы ты был там поближе. Хотела, чтоб ты знал, потому что это защитит тебя.
— Это защитит меня?! От конца света?
— Быть может. Быть может. А еще нам был нужен свежий взгляд, — она оперлась рядом с ним о кухонную стойку. Он всегда забывал, насколько она изящна, насколько стройна. — Мне требовался твой свежий взгляд. Откуда мне было знать, что все переменится настолько быстро.
— Но имела представление, что это не исключено.
Она продолжала сочить сведения капля по капле.
Он что, должен выуживать их, как пистолет из-под сиденья, только потому, что она их раскрывает?
— Да, имела представление, Джон. Вот почему мы отправили тебя. Вот почему некоторые из нас считали, что нужно что-то делать.
— Скажем, Лаури.
— Да, скажем, Лаури. — Лаури, прячущий задницу в Центре, неспособный взглянуть в лицо случившемуся, словно видео теперь хлынуло в реальную жизнь.
— Ты позволила ему загипнотизировать меня. Позволила им обработать меня, — не в силах сдержать негодование даже теперь. Пожалуй, он даже не догадывался, насколько это его уязвило.
— Извини, но в этом я должна была уступить, Джон, — твердо заявила она. — Уступки были обоюдными. Я ставлю нужного мне человека, Лаури получает некоторый… контроль. А ты, кстати, получаешь защиту.
Саркастически, полагая, что уже знает ответ:
— И сколько еще других в Центре, мать? В этой фракции?
— В основном мы, Джон, — Лаури и я, но у нас есть союзники, искренние приверженцы рангом пониже, — произнесла она слабым голосом.
Только они. Заговор двоих против заговора одиночки — директрисы. И теперь все в руинах.
— Что еще? — надавил он, чтобы наказать ее, потому что не хотел даже думать о локализованных Зонах Икс.
Горький смешок.
— Мы задним числом проверили места изъятия членов последней одиннадцатой экспедиции, чтобы проверить, не демонстрируют ли они аналогичный эффект, но не нашли ничего. Так что теперь мы думаем, что они, вероятно, имели иное назначение. И это назначение было заразить сам Южный предел. У нас уже были зацепки и прежде. Мы только интерпретировали их неправильно. Или не вовремя. Или не могли сойтись в том, что это означает. Или что делать. — Трупы, которые разлагались «чуточку быстрее», как выразилась Грейс, когда директриса распорядилась их эксгумировать.
В том, что мать раскололась, он видел признание, что Центр потерпел душераздирающий крах. Что на деле они оказались не способны прозреть сценарий, в котором Зона Икс была умнее, коварнее и находчивее.
И ничто из этого не могло вымарать выражение лица Грейс — под дождем, при приближении директрисы — ликование, искупление, абстрактная идея, безотчетно отразившаяся на ее чертах, что все самопожертвование, вся преданность, все усердие теперь будут вознаграждены. Что физическая материализация подруги и коллеги, считавшейся давно погибшей, может зачеркнуть недавнее прошлое. Директрисы, за которой следовало противоестественное безмолвие. С закрытыми глазами — а может, у нее уже нет глаз. Изумрудная пыль с каждым шагом расплескивалась с нее в воздух, на землю. Этой особы, которой там быть не должно, этой оболочки души, от которой он откопал лишь обрывки.
Мать повела сызнова, и он ей позволил, потому что был лишен выбора, нуждаясь во времени, чтобы акклиматизироваться, как-то приспособиться.
— Вообрази ситуацию, Джон, в которой ты пытаешься сдержать нечто опасное. Но подозреваешь, что сдерживание — дело проигранное. Что нечто, которое ты хочешь удержать, медленно и неумолимо ускользает. Что представляющееся непроницаемым на самом деле со временем становится очень даже проницаемым. Что в барьере больше дыр, чем барьера. И что эта штуковина, чем бы она ни являлась, вроде бы хочет тебя уничтожить, но лишена вождя, чтобы вести переговоры, лишена заявленных целей какого-либо рода. — Ему подумалось, что такая речь могла запросто прозвучать и из уст директрисы.
— Ты имеешь в виду Южный предел — место, куда ты меня послала. С неподходящим инструментарием.
— Я имею в виду, что группа, к которой я принадлежала, уже давненько считала, что Южный предел скомпрометирован, но большинство до сегодняшнего дня верили, что это просто курам на смех.
— А каким образом ты оказалась замешана?
— Из-за тебя, Джон. Давно. Потому что мне требовалось назначение куда-нибудь неподалеку оттуда, где жили вы с отцом. — И добавила уже от себя: — Это был побочный проект. Просто приглядеть, мало ли чего. Вышедший на главную роль.
— Но почему именно я?
— Я тебе говорила. — И уже с мольбой, чтобы он понял: — Я знаю тебя, Джон. Я знаю, кто ты. Я бы знала, если бы ты… изменился.
— Как изменилась биолог. — Вспылив, что она подставила его под удар, не сказав, не дав ему выбора. Вот только выбор-то у него был — мог остаться и на прежнем месте.
— Что-то вроде того.
— Или просто изменился, типа стал более циничным, измученным, параноидальным или выгоревшим дотла.
— Прекрати.
— С чего бы это?
— Я делала все, что могла.
— Ага.
— Повзрослей же уже, Джон, я серьезно. Я делала все, что могла по обстановке. Но ты еще в бешенстве. Даже теперь еще не остыл. Это уж чересчур.
Разговоры вокруг да около катастрофы. Но разве не так люди всегда и поступают? Если ты еще жив.
Расслабив плечи, он поставил кофе на стойку.
— Я об этом не думаю. Это неважно. Сейчас уже неважно.
— Сейчас это важнее всего, — возразила она.
