— Кто-то умер в Белом Доме? — спросил я у одного из караульных.
— Президент, — ответил тот. — Его застрелили.
В толпе громко взвыли и от этого я проснулся. Той ночью я уже не уснул.
II
Джон Уилкс Бут ненавидел солнце. Оно опаляло кожу, могло ослепить. Оно делал жирные, розовые рожи северян еще светлее, когда они, чванливые, шли мимо него по улице, вопили о победе Федерации, радуясь падению «переметов». Вы даже не знаете — что это была за война. Все двадцать шесть лет своей жизни он любил темноту — даже когда не был ее служителем. Его домом с малых лет была сцена. Витые канаты и бархатистые кулисы. Теплое свечение газовых ламп. Театр был центром его жизни, и даже сегодня, в самое пекло после полудня, он спешил именно в театр — забрать почту. Часть писем будет от почитателей — возможно, по поводу его недавнего успеха при исполнении Марка Антония в Нью-Йорке, либо взволнованных его последней ролью — Пескары в «Отступниках» — на этой сцене, что сейчас находится под его ногами.
Задняя дверь за сценой была открыта, и сквозь нее проникал свет, однако, зрительный зал театра Форда оставался темным. Первый и второй балконы скрыты в тени, каждый шаг Бута отдавался гулким эхом в пустоте. Не было места лучше — более естественного для него, чем здесь. Бут часто проводил дневные часы во мраке театра, спал прямо на сцене, читал на балконе при свечах, либо репетировал перед пустым залом. Пустой театр обещает. Как же это говорится? Пустой театр обещает то, что не сбудется. Через несколько часов здесь будет много шума и света. Смеха и аплодисментов. Прекрасные люди в прекрасных одеждах. Вечером то, что обещано — сбудется. А потом опустится занавес, газовые лампы потухнут, и снова наступит тьма. В этом и была красота. В этом и был театр.
Бут заметил пару рабочих в левой ложе от сцены, около десяти футов над его головой. Они разбирали перегородку между двумя маленькими ложами, чтобы получилась одна большая — несомненно, для важной персоны. Он узнал одного из них, Эдмунда Спенглера, человека с мозолистыми руками и старым багровым лицом, его часто нанимали для подобных работ.
— Что за высокого гостя вы ждете, Спенглер? — спросил Бут.
— Президента вместе с первой леди, сэр, а еще будут генерал и миссис Грант.
Буд стремительно покинул театр, не сказав больше ни слова. Он так и не просмотрел почту.
xxxxxxx
Нужно было связаться с друзьями, кое-что спланировать, достать оружие — и так мало времени. Так мало времени, зато какая возможность! Он сразу направился к пансиону Мэри Сурратт.
Мэри, простоватая, полная, темноволосая вдова была давней любовницей Бута и горячо сочувствовала южанам. Они познакомились много лет назад, тогда он просто захаживал в таверну, принадлежавшую их семье в Мэриленде. Будучи на четырнадцать лет старше, она, однако, страстно полюбила молодого актера, у них случился адюльтер. После смерти мужа Мэри продала таверну, переехала в Вашингтон, где открыла небольшой пансион на Эйч-стрит. Бут был здесь частым гостем — однако, в последние годы стал уделять «плотским утехам» меньше внимания. Вместе с тем, чувства Мэри оставались неизменными. И потому, когда Бут попросил ее прогуляться до старой таверны и сказать тамошнему владельцу, Джону Ллойду, «держать стволы наготове», она не колебалась. Бут с Ллойдом собрали неплохой арсенал, когда хотели устроить похищение Линкольна с последующим обменом его на кое-кого из пленных конфедератов. Теперь это оружие будет использовано по прямому назначению.
Любовь к Буту стоила Мэри жизни. За то, что она передала это простое сообщение, три месяца спустя ее повесят.
Пока Мэри выполняла фатальную для нее просьбу, Бут забежал к Льюису Пауэллу, а после — к Джорджу Атцероту. Оба были причастны к неудавшемуся похищению, теперь же стали необходимы для осуществления плана, который почти сформировался в его голове. Старший из них, Атцерот, грубый эмигрант из немцев, мастер по ремонту колясок, старый знакомый Бута. Выглядевший как мальчишка Пауэлл, не больше двадцати двух лет от роду, солдат из переметных, а так же агент Секретной Службы конфедератов, был другом Сурратт. Встреча была назначена на семь часов. О прочем Бут промолчал.
Сказал только быть вовремя и ни в коем случае не пить.
III
Эйб был в прекрасном расположении.
«Смеялся так, что дверь распахивалась», — напишет годы спустя Николай. — «Поначалу я даже не верил ушам — настолько я привык, что у президента постоянная хандра». Хью МакКаллоу, министр финансов, вспоминал, что «никогда не видел мистера Линкольна таким счастливым». Эйб все еще поддерживал связь со своими охотниками, телеграммы из штаба поступали каждый час. Ли капитулировал Улиссу Гранту пять дней назад в зале суда Аппоматтокса, Вирджиния, закончив войну. Джефферсон Дэвис бежал вместе с собственным правительством.
Чтобы лично поздравить Улисса Гранта с блестящей победой, Линкольн на вечер пригласил его вместе с женой в театр. У Форда давали новую комедию, а президенту и миссис Линкольн были крайне необходимы несколько часов беззаботного смеха. Однако, генерал, со всем почтением, отклонил предложение, поскольку он и его жена Джулия отъезжали из Вашингтона. Затем последовал просто шквал отказов, каждый из которых (с почтением) происходил по той или иной причине.
— Можно подумать, мы приглашаем их на казнь, — как говорят, повторяла Мэри в течение дня.
Эйба это совершенно не заботило. Никакие отказы — по уважительной, неуважительной ли причине — не могли запятнать его прекрасного настроения.
Я странным образом беспечен. [Спикер Палаты Представителей Шайлер] Колфакс хотел этим утром обсудить кое-что по процессу восстановления и, пронаблюдав за мной с четверть часа, спросил, не много ли было виски в кофе — в таком я был настроении. Ни министрам, ни [вице-президенту Эндрю] Джонсону не удалось сегодня поколебать мое доброе расположение духа (а они старались). Но я не решаюсь говорить об этом вслух, поскольку Мэри непременно истолкует это как дурное предзнаменование. Такова ее природа — да и моя тоже — относиться к подобным вещам с подозрением, как к прелюдии неминуемой катастрофы. А ведь сегодня даже деревья цветут особенно.
Запись датирована 14 апреля 1865 года. На этом журнал Эйба заканчивается.
После полудня, когда с официальными делами было покончено, президент распорядился приготовить экипаж для прогулки с женой. Хоть и не такая веселая, как муж, Мэри, с виду, находилась в хорошем расположении, и, в свою очередь, попросила Эйба присоединиться к ней и «немного пройтись по двору» . Когда президент вышел из Северного Портика, однорукий солдат Федерации (прождавший в надежде на эту встречу большую часть дня) воскликнул:
