И все-таки мне никак не удавалось окончательно прийти в себя. Если бы я могла, то спросила бы Каликсто: что он собирается сделать, чтобы не перепутать два гроба — один для меня, а другой, как я предположила, для Бру. Однако, повторю, я еще не пришла в себя и не вполне овладела своими мыслями и голосом.
Если Каликсто заплатил за гробы наличными — что ж, tant pis,[150] поскольку мне гроб вообще не требовался. Оставалось надеяться, что он не приобрел участок на кладбище и не внес плату, которую кладбищенские сторожа и городские священники обычно взимают за панихиду — по католическому обряду, конечно, — если кого-то хоронят в освященной земле у стен старого города; все доходы, само собой, поступали в церковную казну. Тех, кто не был добрым католиком, хоронили где попало, но в Гаване такого конца не пожелал бы себе никто. Если у преставившегося свидетельство о принадлежности к римско-католической вере отсутствовало, разрешение на похороны не выдавалось и мертвеца либо увозили обратно за море, либо погребали кое-как, на неогороженных и неблагоустроенных кладбищах в глубине острова. Эти мертвецов закапывали без гробов и даже без саванов, они становились добычей хищных птиц и червей, а когда превращались в прах, их могилы ровняли с землей и использовали повторно. Содержимое ямы выгребалось наружу, и кости оставались лежать, разбросанные по земле. Там их отбеливали солнце и дождь. Потоки дождевой воды переносили части скелетов с места на место, иногда соединяли их по собственному усмотрению, образуя самые причудливые сочетания. Черепа чаще всего собирали и складывали по углам кладбища в ухмыляющиеся груды, словно для игры в кегли. На такое кладбище и привез меня Каликсто, как я того хотела.
Поскольку я не причисляла себя ни к католикам, ни к мертвецам, то с большим облегчением услышала от несчастного, почти извиняющегося Каликсто, что мы можем поехать и в поле, где гончары копают глину для горшков, если это кладбище мне не подходит. (Бедный юноша до сих пор не был уверен, что понял меня правильно.)
Как раз подходит, кивнула я, испытав облегчение от того, что Каликсто так исполнителен. После всего, что он увидел в Комнате камней, затем в чаше фонтана, а еще раньше — на борту «Афея», он не мог не следовать моим указаниям: он действительно верил в меня. Его послушание избавило меня от необходимости объяснять, почему я предпочитаю лежать на таком кладбище, а у меня не было ни голоса, чтобы разговаривать, ни сил, чтобы долго писать. Дело в том, что освященная земля убаюкивает души католиков, и на живописных, ухоженных, миленьких кладбищах, где они почивают мирным сном, не найдешь неупокоенных душ. А я искала именно таких мертвецов, я в них нуждалась, они требовались мне для исцеления.
Я была так истощена и измождена, что бедному Каликсто пришлось опять одевать меня. Пальцы его бегали очень проворно, а глаза он старательно отводил в сторону. Затем юноша помог мне забраться в гроб, и я показала ему пять пальцев, что значило: «Дай мне пролежать здесь пять дней, не больше», и потянулась за книгой Себастьяны. Я не хотела, не могла разлучиться с ней ни на минуту, это причинило бы мне новые страдания. Потом улеглась лицом вверх, и Кэл помог мне скрестить руки на груди, после чего я просто закрыла глаза и уснула, каким бы странным это кому-то ни казалось. Причем заснула очень глубоко. А когда проснулась, то смогла припомнить все, что со мной произошло, с помощью одного несложного заклинания, называемого «Коловращением обратного зрения». Оно обращает часы и календарь вспять, и ты как бы заново проживаешь жизнь, только видишь ее со стороны, в зачарованном сне. Этот вид чародейства и дает мне возможность подробно рассказать сейчас о моем путешествии в царство мертвых.
На подводе мы доехали до порта (я удивилась, когда увидела синюю водную гладь в моем видении), где гробы перенесли на барку, направлявшуюся на другую сторону залива. Там, в Регле, находилось «поле костей». Дрожащий Каликсто еще раз доказал мне свою верность, устроив не одно, а сразу два погребения. Ему пришлось действовать тонко, поскольку ни один из его подопечных не был мертв, а кладбищенский сторож, он же пономарь (хотя эти слова звучат слишком торжественно применительно к этому убогому созданию), был хуже животного — один из тех, кто не гнушается открывать рты мертвым и ощупывать зубы в поисках золота. По моему наущению Каликсто пообещал этому стражу могил хорошую мзду, если тот свято соблюдет неприкосновенность двух наших гробов. Юноша твердо решил защищать меня, пока не закончится мое исцеление. К тому же требовалось скрыть тот факт, что он намерен похоронить Бру, хотя алхимик не желал сходить в могилу.
Именно так: Каликсто поместил связанного и скованного Квевердо Бру в гроб, заткнув ему рот кляпом. Старый алхимик лежал там, завернутый в свой бурнус, как в саван. Чтобы он не задохнулся, Кэл расколол одну из досок гроба и вставил в трещину косточку, предусмотрительно захваченную из Комнаты камней. Кажется, юноша слегка стыдился того, что делал, и, хотя ради него я убила Диблиса (чего кок, несомненно, заслуживал), сам он немного жалел алхимика. Кэл заказал для него могилу на высоком месте, где не грозил оползень со склона холма. Там Бру мог бы дышать — некоторое время, — но позвать кладбищенского сторожа или могильщиков не мог. Чтобы вы не подумали, будто мой друг вел себя со зверской жестокостью, скажу: он всего лишь стремился обезвредить Бру, помешать ему устроить погоню или послать вслед за нами своих светоносных тварей, когда мы поплывем из Гаваны через пять или шесть дней. Такое вполне могло случиться.
Что касается меня, я предпочла общую могилу, слегка припорошенную рыхлой землей. Поскольку я лежала в гробу, то его крышка должна была оставаться неприбитой, чтобы я смогла выбраться из него самостоятельно, когда наступит срок. Каликсто устроил это при помощи, как уже сказано, щедрой раздачи монет, а потом регулярно наведывался на кладбище. Сюда нечасто отваживались заглянуть даже привидения, а он приходил ежедневно, в каждый из тех пяти дней. Появлялся на рассвете, охранял мой сон, приносил хлеб и воду Бру и на время трапезы освобождал его от кляпа, приставив нож к горлу, чтобы алхимик не поднял крик. Затем кляп возвращался на место, а Бру снова ложился в гроб еще на двадцать четыре часа. Этот ритуал повторился пять раз ради поддержания жизни алхимика, пока я сама не восстала из мертвых и не решила его дальнейшую судьбу — точно так же, как он в свое время присвоил себе право распоряжаться моей судьбой.
А я лежала в своем гробу, как и предполагалось с самого начала. Я погрузилась в глубины царства неупокоенных душ, в мир тайн, клятв, обещаний, боли и мольбы; я впитывала все это в себя, как бессвязный лепет, тем самым облегчая страдания умерших, принося покой их душам, и становилась все сильнее. В моем закрытом гробу не было ни единой, даже самой узкой щелки — в мире мертвых мне не нужно было даже воздуха, чтобы дышать. Кроме этого странного отдыха, этого сна, мне требовалось только одно: книга Себастьяны. Конечно, я не могла ее читать, пока лежала в могиле. Но едва я проснулась и восстала из гроба, она тут же понадобилась мне. Я быстрее раскрыла книгу и узнала, что…
