Они уходили с явной неохотой, останавливались, оборачивались, словно надеялись, что Громов передумает, но он уже все для себя решил. Он замарался в этом грязном деле больше других, ему и отвечать. И нечего утешать себя тем, что он не догадывался о планах Хельги. Взрослый мужик, голова на плечах была…
Когда Гальяно с Демосом наконец убрались, он немного помолчал, а потом спросил:
– Анюта, ты как?
– Уже почти не болит. – В подтверждение своих слов она даже коснулась обожженной коленки. – Наверное, пепел и в самом деле действует.
– Очень хорошо, что не болит. – Стас улыбнулся. – Тогда, может, поговорим? Я должен тебе многое объяснить…
– Поговорим. – Опираясь на локоть, она привстала, заглянула ему в глаза. – Давай обсудим, что станем отвечать, когда приедет милиция.
– Анюта, ты не понимаешь…
– Я все очень хорошо понимаю! – она протестующе мотнула головой.
– Но я должен тебе сказать…
– Скажешь. – Она улыбнулась, и от этой ее светлой и безмятежной улыбки у Громова земля ушла из-под ног. – У нас будет еще много времени для разговоров, а пока нужно позаботиться о твоем алиби. Нас наверняка видели вместе соседи, скажем, что ты мой молодой человек.
– Анюта, – перед тем как заговорить, Громов сделал глубокий вдох, – а давай я на самом деле буду твоим молодым человеком. Не для алиби, понимаешь?
– А для чего тогда? – спросила она растерянно.
– Для души, – ответил он, всматриваясь в светлеющий вдали горизонт. – Я ведь только сначала с тобой ради дела, а теперь…
– А теперь?
– А теперь я уже без тебя не смогу… – сказал, и с души сразу точно гранитная плита свалилась. – Ты же не знаешь меня совсем, Анюта. Я же могу быть и нормальным, то есть, если нужно, я всему научусь, чтобы соответствовать…
– Громов, – он не видел, но по голосу слышал, что она улыбается. – Громов, не надо соответствовать. Ты мне другой не нужен.
– А такой, как есть? – отважился он спросить.
– А такой, как есть, очень даже. Поэтому давай наконец подумаем над твоим алиби…
– Минуточку!
Кто бы знал, что, стоя на обломках рухнувшей жизни, можно быть таким счастливым, что даже дымная горечь не в силах заглушить сладость от робкого, но как воздух необходимого поцелуя! Не врут ребята из Голливуда, оказывается, и такое бывает…
* * *
Три месяца спустя
– Громов! Громов! Да что ж ты косорукий такой?! Правее, говорю, а не левее! – Гальяно в раздражении взмахнул рукой.
– Слышишь, ты, не косорукий, – буркнул Громов, оборачиваясь, – что ж ты тогда там расселся, а я тут твои почетные грамоты к стене приколачиваю?! Давай бери молоток и сам хоть правее, хоть левее!
– Это не почетные грамоты! – Гальяно закатил глаза к потолку. – Это дипломы! Кстати, половина из них настоящая. Вот придет ко мне клиентка…
– Клиентка?.. – Любаша, которая зашла в кабинет с подносом со свежесваренным кофе, обвела подозрительным взглядом присутствующих, а потом грозно нахмурилась: – Что-то мне уже перестает нравиться эта затея, что-то мне подсказывает, что ты меняешь вывеску, но не меняешь стиль жизни.
– Меняю, любимая! Все меняю! – Гальяно выхватил у Любаши поднос, поцеловал девушку в щеку. – Это у меня так, по старой памяти, вырвалось…
– Я тебе дам – по старой памяти. – Любаша погрозила ему пальцем, а потом, уперев кулаки в крутые бедра, скомандовала: – Громов, левее! Не видишь, что ли, что диплом криво висит?!
Громов вполголоса ругнулся и аккуратно, стараясь не стучать, положил молоток на стол, взял с подноса чашку с кофе и сказал с ехидной ухмылкой:
– Левее, правее! Вам, ребята, не угодишь. Эй, магистр психологии, – он сделал большой глоток и поверх чашки подмигнул Анне, – мое предложение по-прежнему в силе, можешь под чутким руководством своей музы, – он помахал Любаше, – сделать все собственноручно.
– Я собственноручно не могу! – Гальяно взял с подноса вторую чашку, плюхнулся в единственное на весь кабинет кресло. – Мне ж еще с клиентской базой предстоит разбираться. Они ж меня в покое не оставляют, не верят, что с магией я завязал, за советами приходят, с вопросами пристают. – Он покосился на насторожившуюся Любашу и добавил: – А вообще-то я решил расти, расширять, так сказать, горизонты. Вы даже представить себе не можете, скольким мужикам нужна профессиональная психологическая помощь!
– Одному уже помог. – Громов согласно кивнул. – Я ж тебя просил Демоса только в больницу отвезти, а не устраивать ему по дороге сеанс психоанализа. Ираида Павловна теперь Анюте каждый раз жалуется, что бедный мальчик вместо того, чтобы по кладбищам шастать, в ночных клубах зажигает.
– Так это ж нормальная тенденция для здорового семнадцатилетнего пацана! – усмехнулся Гальяно. – И, к слову, я ему не проповеди устраивал, а слегка переориентировал. Вы же с Анютой первые мне спасибо сказать должны. – Он требовательно посмотрел на Анну: – Анюта, скажи, тебе теперь легче жить стало?
– Легче, – она улыбнулась, вспоминая, как совсем недавно встретила в парке Демоса, самозабвенно целующегося с какой-то симпатичной девочкой. – Ты молодец, Гальяно! Самый настоящий профессионал!
– Вот и я говорю, что он чудо! – заявила Любаша со смесью нежности и гордости, а потом, глянув на настенные часы, всполошилась: – Да что ж мы тут сидим! Громов, Анюта, вы ж на самолет опоздаете!..
…Море было лазурным-лазурным! Анна думала, что такое бывает только на открытках и рекламных проспектах, а оказывается, оно и в самом деле такое – яркое!
Она сидела на краю покрывала, пересыпая с ладони на ладонь мелкий белый песочек, и удивлялась, как может Громов игнорировать такую райскую красоту. А он игнорировал! Убежал с пляжа едва ли не через полчаса.
«Анюта, у меня чувствительная кожа, мне загорать нужно дозированно!» И ведь соврал, кожа у него смуглая, с такой захочешь – не сгоришь. Анна смахнула песчинки с левого плеча, мимоходом отмечая, что с каждым днем феникс становится все бледнее. Еще немного – и от него не останется и следа, так же, как не осталось следов от ожогов. Наверное, это из-за пепла, или из-за того, что Максимилиан ушел. И кошмары ей больше не снились, ни разу за эти полные тревог и волнений месяцы, когда ей приходилось волноваться не только и не столько за себя, но еще и за Громова. Но, слава богу, все утряслось, вот оно – долгожданное море! Море есть, а Громова нет, потому что он решил, будто у него чувствительная кожа…
Ужин в маленьком прибрежном ресторанчике вернул Анне хорошее расположение духа. В конце концов, Громов мог просто устать. Но ведь он ни за что в этом не сознается, ему проще соврать про чувствительную кожу и удрать с пляжа, просто чтобы отоспаться. Зато сейчас он бодр и свеж и даже немного загадочен.
