Если старушка и видела его, то нисколько не удивлялась, что вместе с ней в джакузи сидит незнакомый мужчина в черной паре и ботинках. Температура воды, далекая от тропической, ее тоже не беспокоила. Подняв руку, она пригладила волосы и заодно рассталась еще с парой ногтей.
Н. перелез через бортик и пошлепал к выходу, оставляя мокрые следы. В спа-салоне находилось десятка полтора человек, но шума от них было не больше, чем от стайки сонных мышек. В его сторону никто не глядел.
На променаде он прошел в ближайший бар и сел на стул. Конечно, теперь можно было сидеть где и как угодно, но на стуле как-то привычнее. Ему впервые пришла мысль проверить время. Отыскав взглядом настенные часы, он долго следил за стрелками, но те лишь подергивались на месте, как лапки умирающего насекомого. Красные цифры на табло в соседнем кафе выплясывали тот же бесконечный танец: 18.13.23, 24, 23, 24. 23, 24. Примерно в этот момент он с «маргаритой» в руке устраивался на верхней палубе. А может, и нет – может, все началось намного раньше.
Из любопытства Н. поковырял ложечкой десерт, оставленный кем-то на столике, однако вкус клубники и взбитых сливок донесся откуда-то издалека, словно совсем другой человек испытал его и попытался описать транслитом в блоге, который никто не читает. С вином вышло в точности так же. Водка щекотнула горло, но эффекта не дала. Н. охлопал пиджак, надеясь обнаружить там несуществующий второй экземпляр «Лошадки». Вообще-то ни пить, ни есть не тянуло – хотелось всего лишь ощущений, любых. В голове его царил такой кавардак, что от магической формулы Декарта толку не было.
В карманах нашлись всего две вещи: кредитка, которой он расплатился за виски, и сложенный в несколько раз лист бумаги. Н. развернул его, и три жирные буквы обожгли глаза слепящим черным светом. Значит, и там, в лифте?… Беспорядок в голове улегся, бушующие волны застыли и покрылись арктической коркой. Как же все было просто.
Потом он долго пробирался вперед, спускаясь с палубы на променад, с него взбираясь обратно на палубу, и еще раз, и еще, и еще. То, что окружало его, почти уже не притворялось «Кантатой» – во всяком случае, ее подлинником. Чем дальше, тем заметней стены и полы разъедала ржавчина, пластик шел трещинами, стекло мутнело, свет тускнел. На сотом или тысячном круге лифты отказали, но в распоряжении Н. остались лестницы.
Фигуры, шаркающие по променаду, облепившие столики в кафе, заблудившиеся среди магазинных полок, все меньше напоминали людей. Ему даже было интересно, какими он увидит их в следующий раз. Черты их оплывали и теряли четкость, словно смазанные ластиком. Граница между серой плотью и такой же бесцветной одеждой постепенно размывалась, пока рубашки, блузки и брюки окончательно не слились с телами, напоминая о себе лишь неровностями на месте карманов, пряжек и пуговиц. Обитатели спа-салона размягчались понемногу в пепельного тона кисель, сливаясь с содержимым своих джакузи.
И только ногтей прибывало. Казалось, пестрая масса путешествует вместе с Н. – сначала они покрыли полы редкой сыпью, потом потекли робкими струйками, ручейками, реками, как будто затрещала и рухнула какая-то неведомая плотина, выпустив на волю бледный хаос. Когда последние пассажиры «Кантаты» обратились в смутные тени и окончательно растворились в сумраке, Н. брел уже по колено в ногтях. Потихоньку начали роговеть сами стены вокруг него, ржавые пластины искривлялись в дуги и мертвенно желтели. Там, где еще проглядывали ступени и паркет, ногти укладывались неровной рунической вязью.
Единственным эхом человеческого мира оставались три буквы, снова и снова возникавшие на его пути, подгонявшие, торопившие. Они проступали сквозь бессмысленную мешанину под ногами, разбегались трещинами по потолку, пульсировали в воспаленных глазах. В их черных провалах исчезло все, что не дождется уже его на том берегу, – женщина с грустными глазами, новая жизнь в ее чреве, дома и улицы.
Когда хотелось отдохнуть, Н. останавливался на верхней палубе. Усталости он не чувствовал, но у тихо тлевшего разума были свои ритуалы и привычки.
Ему нравилось смотреть на море. Туман давно сгинул, небо загустело и налилось багряным соком, так и не разродившись светилом. Горизонт протянулся между красным и серым прямой нитью, точно линия на кардиомониторе в опустевшей недавно палате, одинаковый с обеих сторон. Волны лениво покусывали роговеющие борта далеко внизу. Однажды Н. с удивлением увидел справа, а потом и слева черные зубцы гор. В прошлый визит на палубу их не было и в помине, но вот теперь в невообразимой дали возносилась безразмерная, незыблемая гряда без начала и конца. И вдруг над пустыми водами прокатился глухой рокот, который разорвал бы барабанные перепонки Н., будь он по-прежнему в знакомых человеку пределах, исполинский хребет дрогнул и неспешно погрузился в море. Обглоданный до костей хвост вознесся на миг шипастой темной башней и тоже скрылся в студеных глубинах. Остались только два великих вала-близнеца, поглотивших алый свод небес, но и они умерли на пути к роговым бортам, распались на зыбь и сизую пену.
Еще Н. нравилось наблюдать за стариком. Тот словно впитывал краски, истекающие из мертвого корабля, и сам становился все ярче. Ножницы его не затихали ни на миг, и после шуршащего безмолвия променада этот мерный стрекот звучал как музыка в ушах, как брань вагнеровских богов. С каждым разом Н. подбирался к старику все ближе, и лицо его уже вырисовывалось в подступающем мраке, словно черты древнего идола в свете факелов.
Алое полотнище над головой забагровело, набухло синевой, от которой оставался один шаг до черноты. Из тайного убежища выбрался наконец ветер, заметался над водами, завизжал. По небу полоснула первая молния, вторая, и вот уже весь окоем от края до края взрезала сверкающая грозовая паутина. Спускаясь в последний раз по лестнице, Н. слушал, как колотит по крыше бытия громовой молот, сотрясая все сущее и мнимое, и из бездны под миром ему вторит заунывный волчий вой. Корабль бросало и вертело, и в нутре его жестокими вихрями роились колючие соринки. Н. шагал, не видя, не слыша и не чувствуя.
На палубе, взлетавшей и низвергавшейся под небесный рев, среди черных волн, хлещущих через борта, его ждал человек с ножницами. Когда Н. встал рядом, он поднял взгляд. В нем ничего уже не было от старика – в оранжевых бездонных глазах, в языках пламени, облепивших подбородок и выбивавшихся из-под кожаной шляпы, в оскаленных острых зубах ослепительно сияла юность.
От его правой руки расползались по палубе пять роговых корней, ждущих, когда два острых лезвия разрежут их на тысячи кусочков – больших и малых, розовых и бурых, трухлявых и твердых, как гранит. В левой он держал красно-синие маникюрные ножнички.
