И вдруг в этот момент темно-синий коробок судорожно дернулся на плоскости стола. Доктор от неожиданности отпрянул в сторону и замер.
— Ну а теперь расскажи, что ты сделала? — уже совсем другим голосом сказал доктор.
— Я думала о вас, — мгновенно ответила девушка.
— Что ты думала? Что ты думала обо мне? — доктор заволновался.
Тина почувствовала ненависть, подымавшуюся в ее душе к этому ухоженному и холеному человеку, но она не решилась сказать про это и солгала, уже в который раз, глядя в глаза доктору, она солгала:
— Я не уверена, что это мне может помочь… — медленно рассуждала Тина, глядя на доктора.
— Ты опять мне лжешь! — сказал доктор Круз. — Тобой движет ненависть, ты ненавидишь меня, ненавидишь себя и именно в те моменты, когда ненависть овладевает тобой, становится сильнее тебя, ты можешь двигать вещи. Ты приказываешь им, и они движутся. Ты можешь сделать с ними что хочешь. И в этом я хочу разобраться. В этом загадка твоей болезни.
Тина, раздосадованная, вскочила из-за стола.
— Вам, доктор, только того и нужно, чтобы я двигала всякие предметы, как какой-то фокусник. Вы же должны меня вылечить, а не просто исследовать!
— Тина, ты ошибаешься, — уверял ее доктор Круз, — ты ошибаешься. Я хочу разобраться во всем и помочь тебе.
— Не это вам нужно! — вспылила Тина.
— Ты не можешь избавиться от комплекса вины за смерть своего отца и поэтому злишься, злишься на всех: на себя, на меня, на весь мир.
Тина зло ударила кулаком по столу, и коробок, лежащий на другом конце столешницы, вдруг дернулся и вспыхнул ярким пламенем. Доктор от испуга подскочил, и в его горле застряли последние слова фразы:
— Все это чушь, чушь собачья…
Но он осекся. Он смотрел, как медленно поднимается дым над горящим коробком. В комнате запахло серой.
Не зная, что сказать, доктор Круз растерянно вышел из комнаты в коридор. Оставшись одна, Тина только сейчас заметила, что на улице сгущаются сумерки. За окном расстилалась зеркальная поверхность Хрустального озера. Ни одна волна не нарушала спокойствия.
Это небольшое лесное озеро в обрамлении темного густого леса напоминало глаз дикого животного. Оно было такое же блестящее и бездонное. И когда Тина смотрела на воду, она сама пугалась той глубины, той страшной манящей глубины, которую она видела.
Усилием воли она заставила себя отвернуться от окна, и тут ее взгляд упал на большой цветной, фотографический портрет ее отца, который висел в тонкой дубовой рамке на противоположной стене. Отец на нем был в такой же самой рубашке, что и в день своей гибели. Кепка с большим козырьком отбрасывала тень на его глаза, и поэтому Тина не могла попять, куда он смотрит. Его глаза оставались для нее загадкой.
Тина всхлипнула и вытерла глаза рукой.
— Я люблю тебя, отец! — прошептала она, — ото неправда, что я убила тебя! Это неправда!
В этот момент в комнату вбежала миссис Шеферд. Она бросилась к дочери, схватила ее за плечи и повернула к себе.
— Тина, с тобой все в порядке?
За этой сценой из-за распахнутой двери, скрестив руки на груди, наблюдал доктор Круз. Он скептически усмехался.
— Мама, я так скучаю без него, я так скучаю! — плакала Тина.
— Я знаю, дочка, знаю… Я тоже скучаю без него, — утешала ее мать.
Тина прильнула к плечу матери и обняла ее, но в это время она увидела доктора Круза, его ироническую улыбку. Нервы у нее не выдержали, девушка оттолкнула мать и решительно выбежала из дома.
— Тина! Тина! — кричала вслед ей миссис Шеферд, — Тина, дочка, ты куда?!
Но Тина не остановилась. Хлопнула входная дверь, и дом погрузился в тишину.
Какое-то непонятное подсознательное чувство влекло Тину к озеру. Она бежала по тем же мостикам, что и пять лет назад. К тому месту, где раньше был причал с остроконечной крышей, а вдоль помоста, гулко вибрирующего от ее шагов, вспыхивали и дрожали фонари.
Тина добежала до конца причала и остановилась перед немой гладью озера. Душная ночь была наполнена странными звуками: вскрикивали хищные птицы, и их голоса щемящим эхом разносились над гладью озера, скрипели старые деревья, чуть слышно плескалась вода о сваи.
И вновь страшное видение, которое преследовало ее пять последних лет, вернулось. Она услышала свой голос:
— Я ненавижу тебя! Ненавижу!
И голос отца:
— Тина! Тина! Прости меня! Вернись!
Она видела это настолько отчетливо, что могла воспроизвести мельчайшие подробности уничтоженного причала и ночного неба. Она даже помнила созвездия и знала, какое и где находилось в ту трагическую ночь В ночь гибели отца.
Тина смотрела на озеро. Ее взгляд как бы проникал сквозь толщу воды. Проникал и почти достигал дна.
— Папа, мне очень жаль, что так случилось… Прости! Прости! Я не хотела! — шептала девушка, не в силах оторвать взгляд от черного зеркала озера.
И вновь к Тине вернулось то далекое детское чувство — стоит ей только пожелать, очень сильно захотеть, и она сможет одним усилием воли вернуть все, как было… Вернуть отца… Она сама не замечала, как губы ее шептали вслух:
— Отец, я хочу вернуть тебя… Выйди, вернись ко мне! Я простила тебя… Прости и ты меня!
Тина чувствовала, как ее сознание проникает в глубины озера. Она чувствовала, что в этом озере что-то таится. Но тут из-за туч выглянула луна. Поверхность озера, до этого темная, блеснула серебром, в нем отразились вековые ели, окрашенные луной, прибрежные кустарники, похожие на мохнатых животных, узкая полоска песчаного пляжа, прибрежные камыши. Все, казалось, ждет появления чего-то неизбежного. Все затаилось, замерло в этом призрачном свете.
И Тина заплакала, испугавшись своих мыслей. Умом она понимала, что отца невозможно вернуть, что однажды, уйдя за черту, отделяющую жизнь от смерти, человек не может возникнуть вновь, в том же самом виде, каким он был при жизни. Но душа Тины, все еще остававшейся ребенком, твердила: «Стоит тебе только захотеть, очень захотеть, и он вернется!»
От собственного бессилия Тина сжала кулаки и зажмурила глаза. Снова подкатывала к горлу ненависть, подкатывала высокой сильной волной, ненависть к самой себе, к тому, что она совершила пять лет назад. Ведь умом Тина понимала, это она виновата в гибели отца. Это она использовала свой чудесный дар природы и подломила сваи причала.
Ненависть, заполнявшая Тину, стала настолько огромной, что уже не могла вместиться в ее душе. Она заполнила весь окрестный пейзаж, заполнила весь мир. Ее ненависть материализовалась. И Тине в какой-то момент показалось, что ее чувство хлынуло в небольшую зеркальную чашу озера и всколыхнуло ее до самых глубин.
