От опасных вопросов его спасла Эллочка. Эллочке было страшно, потому что она увидела покойника. Покойником оказался Алевтинин муж...
Вот тогда-то, слушая бессвязные причитания Эллочки и Вадима Семеновича, Гришаев окончательно утвердился в мысли, что не только со здешними обитателями не все чисто, с озером тоже творится что-то неладное. Змей – не змей, но какая-то тварь в нем точно живет. И к Алевтине эта тварь имеет непосредственное отношение. В ту ночь у господина Иванова он выяснил еще кое-что. Припугнул, что знает о нападении, и Вадим Семенович раскололся.
Причина их с Эллочкой регулярных ночных прогулок была смешна и прозаична. Оказывается, ослепительная Эллочка боялась стареть. Страх усугублялся тем, что дорога к пластическим хирургам для нее была закрыта, потому как кожа ее имела повышенную склонность к образованию рубцов. При такой патологии даже невинная подтяжка грозила обернуться изуродованным лицом и личной трагедией. Эллочка не хотела сдаваться, Эллочка искала выход и, как ей казалось, нашла.
Русалочье озеро было маленьким, раз в десять меньше Мертвого. Зато, если верить молве, имелась у него одна любопытная особенность. Во время русалочьей недели вода его становилась в некотором смысле целебной. Стоило только барышне семь ночей подряд в ней искупаться, как биологические часы поворачивали вспять. Особых перемен в Эллочкиной внешности Гришаев не замечал, но Вадим Семенович уверял, что прогресс налицо. Вот по этой причине Ивановы, вместо того чтобы валить из Полозовых ворот без оглядки, продолжали совершать свои ночные вылазки. Да, по всему видать, красота – это страшная сила, способная сподвигнуть женщину на героические поступки.
Весь следующий день и частично вечер Гришаев посвятил осмотру дома. Осматривал осторожно, неспешно, начал с подвала и лишь к вечеру закончил чердаком. Что конкретно искал, и сам не знал. Просто как-то увлекся рассказами о Василиске, да и собственные соображения на этот счет имелись. Поиски его нельзя было назвать тщетными, потому что в одной из пустующих комнат он обнаружил балахон и черный парик – прощальный привет от донимавшего Алевтину призрака. Балахон пах духами, и тут уж не нужно было обладать Эллочкиным нюхом, чтобы в этом терпком запахе узнать духи экономки. Вот тебе и Настасья-утопленница! И даже мотивы экономкины ему теперь были ясны. Все, как он и предполагал: борьба за наследство, попытка вывести из игры конкурентку. А потом оказалось, что старый хрыч их всех обыграл, и маскарадный костюм больше не нужен. Славное местечко, ничего не скажешь. И ведь у каждого своя тайна...
Свет в доме пропал, когда Гришаев спускался с чердака. Может, ничего особенного, а может, и не просто так пропал. Надо бы глянуть, как там Алевтина.
Вовремя глянул, как раз успел, чтобы снять девчонку с балконных перил. Грешным делом подумал, что она снова в трансе, но она вдруг вцепилась в него мертвой хваткой, прижалась всем телом и расплакалась. Значит, не в трансе, скорее уж в истерике...
Странное дело, но истерика эта ему нравилась, и мертвая хватка, и горячее девичье тело, которое можно обнимать нагло и беззастенчиво, и горько-соленые слезы, и осознание, что защиты она ищет у него, простого этнографа, а не у рыцаря Оленина.
Той ночью Гришаев нарушил самое главное свое правило – не вступать в близкие отношения с клиентками. Не вышло у него ничего с отстраненностью и незаинтересованностью. Какая уж тут незаинтересованность, когда в твоих объятиях такая женщина! И только ты один ей нужен, и только ты один в силах ей помочь.
Гришаев понимал, что вся эта любовь-морковь всего лишь иллюзия, предрассветный туман. Что наступит утро, и девочка опомнится, а может, даже и ужаснется от осознания того, с кем провела ночь. А если даже не опомнится и не ужаснется – она же еще молодая, а оттого глупая и романтичная, – то он-то уж точно не молодой, третий десяток разменял. Он должен за двоих думать, понимать, что ничем хорошим такие отношения закончиться не могут. Подумает! Вот закончится эта шальная ночь, и он обо всем хорошенько подумает.
Утро Гришаев начал с допроса, хотел бы с чего-нибудь более приятного, но сам себе запретил. Все, ночь закончилась – баста! И времени, черт побери, почти не осталось. Сегодня, если верить легендам, Василиск Алевтину у него отнимет.
Ну, это еще бабка надвое гадала, кто у кого что отнимет! Пора бы ему наведаться в город к следователю, уточнить кое-какие детали. Еще хорошо, что следак – мужик понимающий, из тех, которые от бывших коллег по цеху нос не воротят и – чего уж там! – от скромных подношений в виде армянского коньяка не отказываются. А заодно неплохо бы сделать звонок своей работодательнице. Пусть наконец расскажет, от кого он на самом деле должен был защищать Алевтину.
Алевтина отпускать его не хотела – боялась одна оставаться в поместье. Ничего, он быстро, одна нога тут, другая там. А для скорости можно воспользоваться джипом Алевтининого усопшего муженька, вот и ключ в замке зажигания торчит...
Разговор с работодательницей получился тяжелый, пришлось надавить, рассказать обо всем, что творится в поместье, и о Василиске тоже упомянуть. Вот тогда она и сдалась.
Ее звали Лидией, и Алевтине она приходилась родной матерью. Ну вот, а Алевтина рассказывала, что провела детство в детском доме. Хорошая же у нее мама.
Хорошая не хорошая, но каяться и убиваться из-за того, что бросила родную кровиночку на произвол судьбы, она не стала.
...Вы, молодой человек, многого не знаете. Вы видели Алевтининого деда? Какое впечатление он на вас произвел? А как вам история с договором? Я всю свою жизнь считала, что разговоры о Василиске – это всего лишь семейная легенда, и даже в отцовской жуткой болезни не видела ничего мистического. До тех пор, пока не родилась Алевтина...
Она была особенной, моя девочка, и на ней было его клеймо. Мой отец души во внучке не чаял, даже простил мне, что родила ребенка вне брака, а через пару месяцев я нашла его дневник и узнала подлинную цену его любви. Он собирался принести ее в жертву, отдать змею за грехи своих предков. Он был сумасшедшим, и я испугалась, струсила. Теперь понимаю, что поступила подло, но, молодой человек, тогда мне было всего лишь восемнадцать. Молодость-глупость...
Я хорошо все продумала: уехала в другую область, в другой город, в записке указала не паспортное имя дочери, а имя, данное Алевтине при крещении. Сделала все, чтобы он не смог ее найти. Вы считаете, что я должна была оставить ребенка себе? Знаю – считаете! И что бы ее ждало с такой матерью, как я? Ни денег, ни образования, необходимость постоянно жить с оглядкой...
