— В конце концов, — сказал Рики, — мы превратились в персонажей одной из наших историй. Или вашего романа. Это сейчас нам легко об этом говорить, легче, чем за все эти годы. Я даже помню, что мы говорили, когда укладывали ее в машину Уоррена Скэйлса…
— Начнем сначала, — сказал Сирс.
— Да, начнем сначала.
— Ну так вот, — сказал Рики. — Началось все со Стрингера Дедэма. Он собирался на ней жениться. Ева Галли пробыла в городе только две недели, когда он сделал ей предложение. Он был старше нас, лет тридцати — тридцати двух, и давно хотел жениться. Он много работал, отстроил с сестрами старую ферму полковника и снова стал разводить лошадей. Любая местная девушка с радостью пошла бы за него — он ведь был еще и красавец. Моя жена говорит, что он бы самым красивым мужчиной, которого она знала. Все женщины бегали за ним. Но когда к нам приехала Ева Галли со своими деньгами и столичными манерами. Стрингер был сражен. Она купила этот дом на Монтгомери-стрит…
— Какой? — спросил Дон. — Где жил Фредди Робинсон?
— Да. Напротив дома Джона. Там сейчас живет мисс Мостин. Она купила этот дом, обставила его новой мебелью, пианино и граммофоном. И она коротко стриглась, курила и пила коктейли — этакая девушка Джонна Хелда.
— Ну не совсем, — сказал Сирс. — Она была далеко не такой попрытуньей. Много читала. Была хорошо образована. Да, Ева Галли была очаровательной женщиной. Как описать, на кого она была похожа, Рики?
— На Клэр Блум в 20-е годы, — сказал Рики.
— Типичный Рики Готорн. Попроси его кого-нибудь описать, и он приведет в пример кинозвезду. Но в общем это верно. Ева Галли имела такой модерновый вид, во всяком случае для Милберна, и было еще что-то — налет какой-то таинственности.
— Верно, — сказал Рики. — И это всем нравилось. Как у вашей Альмы Моубли. Никто о ней ничего не знал, кроме того, что она жила в Нью-Йорке и иногда уезжала в Голливуд сниматься в кино. Она сыграла маленькую роль в “Китайской жемчужине”. Это фильм Ричарда Бартелмесса.
Дон извлек из кармана клочок бумаги и записал название фильма.
— И у нее, безусловно, были итальянские предки, но она сказала Стрингеру, что по матери она англичанка. Ее отец был довольно богат, но рано умер, и ее воспитывали родственники в Калифорнии. Вот и все, что мы о ней знали.
— Женщины пытались взять ее под крыло, — сказал Сирс. — Их она тоже покорила. Такая богатая, умная, повидавшая Голливуд — все наперебой звали ее в гости. По-моему, они хотели ее приручить.
— Да. Сделать как бы своей. Они ведь тоже чувствовали в ней что-то странное. Льюис, который всегда был романтиком, сказал как-то мне, что она напоминает ему принцессу, удалившуюся от двора, чтобы умереть в глуши.
— Да, она покорила нас, — сказал Сирс. — Мы идеализировали ее. Видели ее время от времени…
— Платили дань, — сказал Рики.
— Именно. Платили дань. Приглашения дам она вежливо отклоняла, но мы были настойчивей и то и дело торчали у ее порога по выходным. Особенно Эдвард — он был самым смелым из нас. Правда, в то время она уже была обручена со Стрингером и находилась как бы под его покровительством. Но он ничего не имел против того, чтобы мы ей иногда звонили. Он жил в другом мире.
— В мире взрослых, — сказал Рики. — Как и Ева. Хотя она была всего на два-три года старше нас, а выглядела еще моложе. Наши визиты были совершенно невинны, хотя кое-кто о них сплетничал. Мы ходили туда всегда вместе, боясь отпускать друг друга поодиночке, — мы были слишком ревнивы, — и каждый раз были в восторге. Ничего особенного не делалось и не говорилось, но эти несколько часов мы проводили в волшебном царстве. Она просто очаровала нас.
— Тогда люди взрослели не так быстро, — сказал Сирс. — Сейчас это может показаться смешным — чтобы компания двадцатилетних парней поклонялась молодой женщине как божеству. Но так оно и было. Она принадлежала Стрингеру, и мы рассчитывали и впредь быть гостями у них в доме.
Они на мгновение замолчали, глядя на огонь и отхлебывая виски. Дон не торопил их, зная, что теперь они расскажут все до конца.
— Мы жили в каком-то невинном раю, где ничего не слышали о Фрейде. Иногда мы даже танцевали с ней, но, даже держа ее в объятиях, мы никогда не думали о сексе. Не смели думать. Этот рай умер в октябре 9-го, вскоре посте Стрингера Дедэма.
— Рай умер, — повторил Сирс, — и мы взглянули в лицо дьявола. — Он повернулся к окну.
— Посмотрите на этот снег.
Остальные двое вслед за Сирсом повернули головы и поглядели на белые хлопья, порхающие за окном.
— Омару Норрису придется пахать до утра, если его, конечно, найдут.
Рики отпил еще виски.
— Было жарко, как в тропиках, — сказал он, возвращаясь из снежного настоящего в тот далекий октябрь. — Молотьба в том году началась поздно. Все боялись потерять доходы. Люди говорили, что именно это сделало Стрингера таким рассеянным. Но сестры Дедэм утверждали, что он видел что-то утром в доме мисс Галли.
— Стрингер сунул руки в молотилку, — сказал Сирс, — и его сестры обвинили в этом Еву. Он что-то говорил, когда умирал на столе, завернутый в одеяла. Но никто не мог -понять, что он говорит. Что-то вроде “заройте ее” или “отрежьте ее”, как будто он вспоминал о своих руках.
— И еще, — добавил Рики. — Сестры Дедэм утверждали, что он твердил что-то похожее на “пчелы, пчелы”. Но это длилось недолго. Он умер через несколько дней. Ева Галли не пришла на его похороны. Полгорода было на Плэзант-Хилл, но не невеста покойного. Это вызвало у всех осуждение.
— Женщины хором принялись поносить ее, — сказал Сирс. — Они говорили, что она довели Стрингера до смерти. Конечно, у половины из них были дочери, которых они хотели бы выдать замуж за Стрингера. Они утверждали, что он узнал что-то о ней — брошенный муж или внебрачный ребенок. Они сравнивали ее с Иезавелью.
— Мы не знали, что делать, — сказал Рики. — Мы боялись навещать ее. Утешать ее должны были наши родители, а не мы. Она не показывалась, и можно было подумать, что она вернулась в Нью-Йорк. Но нам очень не хватало ее.
— Только тогда мы поняли, что потеряли, — сказал Сирс. — Идеал, романтическую дружбу, какой у нас никогда больше не было.
— Сирс прав. И мы стали идеализировать ее еще больше. Она представлялась нам эмблемой печали, разбитого сердца. Мы послали ей соболезнование и были готовы пройти сквозь огонь, чтобы увидеть ее. Сквозь огонь, но не сквозь железный занавес отчуждения, который окружал ее.
— И тут она сама пришла к нам, — сказал Сирс. — Туда, где тогда жил ваш дядя. Эдвард один имел свой дом, и мы собирались там поболтать и выпить.
