Он опять кивает.
После полулитра кваса и контрастного душа Кристо действительно становится полегче, и он окончательно уничтожает несчастный ужин.
— Наверное, нам пора идти дальше, — предполагаю я.
— Я тебя вчера так и не спросил.
— О чём?
— Ты отказалась участвовать в обряде?
— Нет. Даже наоборот. Я поклялась в нём участвовать.
— Но это же глупо! Я не понимаю, зачем тебе это нужно. Может, ты всё-таки влюблена в упыря?
— Может быть.
Кажется, он надеялся на другой ответ.
— Он же гуляет с твоей подругой.
— Я в курсе.
— И подбросил газету с номером твоего телефона.
— Но не устраивал смерть девочки.
— Это он так сказал.
— Да.
Кристо явно намерен развивать тему, но в нашу дверь стучатся. Я открываю. Это мадам-портье. Она взбудоражена — нет, она в панике — нет, кажется, у неё истерика.
— В полдень прусские танки вкатились на землю Богемии и теперь идут в сторону Праги! Пруссия объявила войну. Объявляется всеобщий призыв среди граждан Богемии и добровольный — среди гражданок.
Я не успеваю задать ни одного вопроса, потому что она уже отворачивается и бежит к следующей двери. Из предшествующих выскакивают кое-как одетые мужчины, выглядывают испуганные женские лица. Я не успеваю даже сообразить, что мне делать в этой ситуации, как Кристо оттесняет меня и тоже выскакивает в коридор.
— Кристо! Куда ты?!
Он приостанавливается.
— Ты что? Призыв!
— И что? Ты же не чех!
— Я — гражданин Богемии! И, сожри меня многорогий, я ждал этой войны больше полугода!
— Но ты не можешь просто оставить меня! Кто будет меня защищать?
— Глупышка, — Кристо возвращается ко мне и кладёт мне руки на плечи. — Я и буду тебя защищать. На фронте. А ты… давай на восток. В Праге будут бои. Найди Люцию и держитесь вместе.
Он целует меня в лоб и тут же снова бежит.
— Кристо!
Но он уже скрылся за поворотом на лестницу.
А что делать мне?
Я возвращаюсь в номер, закрываю дверь. На столике, среди судков, лежат деньги — кажется, Кристо оставил все. Я заталкиваю их в сумочку. Я знаю, что мне делать. Если пруссы будут — и неизвестно, сколько продержатся — в Праге, то и в Кутной Г оре тоже. Я должна вывезти семью, пока эти деньги что-то значат и пока есть время.
Мне не удаётся поймать такси или дальнобойщика: практически все шофёры — мужчины призывного возраста. Я покупаю в подвернувшемся киоске автомобильный атлас и выхожу из города пешком: по моим прикидкам, до Кутной Горы день-два пути, с учётом необходимости прятаться и отдыхать. Решаю не спать, пока не доберусь.
По дороге к Праге мчатся автомобили, грузовики, автобусы, бронеходы. Слишком много мужчин для моих нервов, так что я иду не по обочине, а параллельно дороге, стараясь выбирать безлюдные места. Туфли я просто оставляю на скамеечке в одном из пражских дворов, и теперь мой шаг лёгок, мягок и свободен. «Волка ноги кормят,» — всплывает в голове, и я усмехаюсь. Это раньше они меня кормили; теперь — спасают.
Хорошо, что сейчас лето. Мало одежды, не так устаёшь. И хорошо, что жары нет — в Богемии мягкий климат, в Хорватии было тяжелее.
Проходя через Ржичани, я покупаю еду и колу и устраиваюсь на обед в лесопарке у восточного края городка. За пять часов хождения полями и кустами я успела утомиться, и теперь хочу дождаться ночи. Г лавное — не заснуть; мне не нравится мысль остаться беспомощной, пусть даже и в таком укромном месте. Я жую, не чувствуя вкуса еды. За последние месяцы я слишком привыкла всё время ощущать поддержку и присутствие или Батори, или Кристо. Оставшись снова одна, я чувствую себя неуверенно.
Коротая время до полуночи, я лежу, раз за разом прокручивая ярчайшие воспоминания последних недель. Чувствую острое сожаление, что не распознала природу Надзейки при встрече, не расспросила её, как следует. Немного жалко Златко — хотя он, конечно, по пьяни урод уродом, но трезвый-то он попытался меня уберечь от обнаружения дружками-копателями. Фыркаю, вспомнив некрологи. Снова немножко сержусь на Кристо, что он тогда оставил меня, чтобы сбегать в салон связи пообщаться с Марийкой; потом обижаюсь, что он так просто взял и ушёл на войну, пока на меня продолжается охота. Хотя, конечно, его можно понять — ярость за убийство отца всё ещё свежа. В конце концов, он догадался вынуть из кармана деньги и оставить их мне с половиной колбасы. «Заботливый у тебя жених,» — сообщаю я сама себе, горько усмехаясь. Тут же вспоминается, как Кристо застукал Батори целующим меня в лоб на кухне. Неудивительно, что у него был такой взгляд! Ой, я хороша — сама его упрекала тем, что уж больно в глаза бросается его личная жизнь… а он тем временем постоянно натыкался на возможные свидетельства моей. Батори… я вызываю воспоминание о нашем поцелуе в ресторане, и на меня вдруг накатывает что-то такое странное, страшное, тяжёлое, что я не могу нормально вздохнуть. Сердце колотится мелко и быстро, ноги и руки слабеют. Кажется, я дрожу. Спокойно, Лиляна, спокойно. Дыши. Это был всего лишь поцелуй. Или… моей природой заложена невозможность какого-либо намёка на отношения с вампирами? Но ведь в ресторане мне не становилось плохо?
Оставшиеся часы я занимаюсь преимущественно тем, что мысленно складываю мандалы из пуговиц.
В Кутну Г ору я вхожу около полудня. Ноги гудят, и очень хочется есть — после Ржичан я нигде не останавливалась. А ещё больше хочется спать. Я трачу ещё тридцать-сорок минут, чтобы найти цыганский квартал; у входа в него меня перехватывает одна из соседок моих дяди и тёти, молодая цыганка Папина. У неё запоминающаяся походка: чуть вперевалку.
— Бог мой и Святая мать, Лилянка! Ты откуда такая?!
Такая — это в мятой и слегка ободранной пыльной юбке, с босыми испачканными землёй и травой ногами, в пропахшей потом блузке, лохматая и с кругами вокруг глаз. Представляю, как с этим великолепием смотрятся серьги и браслеты.
— Пешком из Праги шла. Вы же знаете про войну?
— Так Прагу же пруссы вчера взяли! Почти всю! Как ты вышла, там же на каждой улице или танки, или стрельба?
— Я до пруссов успела. Сразу, как узнала, что они к Праге идут.
— А где Кристо?
— Воевать остался.
— Да, наши парни тоже побежали на вербунку. И молодые мужики.
Папина провожает меня к дому дяди Мишки; по пути к нам присоединяются другие цыганки и дети. Они рассматривают меня, пытаются расспрашивать все разом. За меня что-то отвечает Папина. От громких голосов у меня звенит в голове. Вдруг кто-то расталкивает цыганок, прижимает меня к себе: тётя Марлена.
— Ох, тётя… Мне бы помыться… и поесть… и поспать. Нет! Нельзя спать. Тётя, надо уезжать. Танки идут.
