– Мистер Биллингс, ваш рассказ… Вы решили не продолжать?
Лестер Биллингс долго не произносил ни слова – цифровые часы натикали две минуты. Потом он выпалил:
– Энди умер в феврале. Риты тогда не было дома. Ей позвонил отец. Ее мать попала в аварию в первый же день нового года, и врачи сказали, что она вряд ли выживет. Рита уехала тем же вечером. Ее мать не умерла, но пробыла в критическом состоянии достаточно долго, два месяца. Я нанял очень хорошую женщину, днем она сидела с Энди. Ночью мы были вдвоем. И двери чуланов продолжали открываться.
Биллингс облизнул пересохшие губы.
– Ребенок спал в одной комнате со мной. Забавно даже: когда ему исполнилось два года, Рита спросила, не хочу ли я укладывать его в отдельной комнате. Доктор Спок или кто-то еще из этих шарлатанов писал, что детям вредно спать с родителями. Вроде как у них какие-то травмы на почве секса образуются и все такое. Но мы никогда не занимались ничем таким, пока ребенок не засыпал. И я не хотел переселять его. Я боялся. После Денни и Ширл.
– Но вы его все-таки переселили? – спросил доктор Харпер.
– Да. – Биллингс улыбнулся диковатой, больной улыбкой. – Переселил.
Снова пауза. Биллингс пытался заставить себя говорить.
– Мне пришлось! – выпалил он наконец. – Мне пришлось! Все было нормально, пока Рита была в доме, но дальше все покатилось. Сначала… – Он поднял взгляд на Харпера и ощерился в дикой улыбке: – Ну, вы же не верите. Я знаю, что вы думаете: «Еще одна забавная история болезни». Я знаю. Но вас там не было, вшивый вы мозгоправ. Однажды ночью все двери в доме распахнулись настежь. Утром я увидел, что от входной двери к шкафу с зимней одеждой тянется влажный след из земли и слизи. Оно вышло на улицу? Вошло в дом? Понятия не имею. Ради всего святого, откуда мне знать! Все пластинки поцарапаны и вымазаны слизью, зеркала разбиты. И звуки… эти звуки…
Он взъерошил волосы пятерней.
– Просыпаешься в три часа ночи, всматриваешься в темноту и сначала думаешь: «Это просто часы». Но в глубине души ты понимаешь, что это медленно ползет. Такой мокрый, сосущий звук, какой иногда раздается из слива раковины. Или легкий треск, словно кто-то провел когтями по железной решетке. И ты закрываешь глаза с мыслью – если один только звук так пугает, то каково это увидеть ?! И ты не перестаешь прислушиваться: вдруг этот звук на мгновение стихнет, а потом раздастся смех, прямо над твоим лицом, и ты ощутишь дыхание с запахом гнилой капусты, а потом и хватку на горле.
Биллингс побледнел и заметно дрожал.
– Поэтому я оставил его в другой комнате. Я знал, что оно придет за ним, потому что он слабее. Так и случилось. В первую же ночь он начал кричать. Когда я наконец набрался смелости его проведать, Энди стоял в кроватке и верещал: «Папа, там Бука… Бука. Хатю к папе, к папе».
Биллингс перешел на тонкий, детский голосок. Его глаза словно заполнили лицо целиком, он даже, казалось, уменьшился в размерах.
– Но я не смог, – продолжал он ломающимся дискантом, – я не смог. Через час Энди опять закричал. Отвратительный, булькающий крик. Я понял, что действительно любил его, поскольку помчался туда… я даже не включил свет, я бежал, бежал, бежал, о Господи, оно схватило Энди; оно трясло его, дергало, как собака треплет старую тряпку. Я видел эти кошмарные покатые плечи и голову огородного пугала, я чувствовал запах… запах мыши, издохшей в пустой бутылке. Я слышал… – Он замолк, а потом его голос снова стал прежним, взрослым. – Я слышал, как сломалась шея моего сына. – Теперь его голос был спокойным и мертвым. – Она хрустнула, как хрустит лед деревенского пруда под коньками катающихся.
– И что потом?
– Я сбежал, – сказал Биллингс все тем же холодным, безжизненным тоном. – Пошел в круглосуточное кафе и выпил шесть чашек кофе. Потом вернулся домой. Уже светало. Я вызвал полицию, даже не поднимаясь в детскую. Энди лежал на полу и смотрел на меня, обвиняя. Из его уха вытекло немного крови. Одна капелька. И дверь чулана была приоткрыта. Чуть-чуть.
Он замолчал. Харпер посмотрел на часы. Прошло пятьдесят минут.
– Запишитесь на прием у сестры, – сказал он. – Лучше сразу на несколько приемов. Вторник и четверг вас устроят?
– Я хотел лишь рассказать свою историю, – ответил Биллингс. – Снять груз с души. Я ведь совран полиции. Сказал, что Энди, наверно, пытался вылезти ночью из кроватки, и… они клюнули. Случайная смерть, обычное дело. Но Рита поняла. Рита наконец… поняла. – Он прикрыл глаза рукой и заплакал.
– Мистер Биллингс, нам нужно о многом поговорить, – произнес доктор Харпер после короткой паузы. – Думаю, мне удастся избавить вас от чувства вины хотя бы частично, но для начала вам нужно этого захотеть.
– Вы что думаете, я против ?! – выкрикнул Биллингс.
Харпер увидел его красные, мокрые, несчастные глаза.
– Увидим, – тихо ответил он. – Вторник и четверг. Согласны?
После долгой паузы Биллингс пробурчал:
– Чертов мозголом. Ладно. Согласен.
– Запишитесь на прием у сестры, мистер Биллингс. Удачного вам дня.
Биллингс горько усмехнулся и быстро вышел из кабинета.
За стойкой медсестры никого не было. На столике стояла небольшая табличка: «Скоро вернусь».
Биллингс развернулся и пошел обратно в кабинет.
– Доктор, сестры нет на…
Комната была пуста.
Но дверь стенного шкафа была приоткрыта. Чуть-чуть.
– Как мило, – послышался голос из шкафа. – Как мило.
Голос был глухой, словно с трудом пробивался сквозь слой гнилой морской тины.
Биллингс замер как вкопанный, не в силах шевельнуться. Дверь шкафа распахнулась, и Биллингс тут же почувствовал, что обмочился.
– Как мило, – повторил Бука, выбираясь из шкафа. В его полуразложившейся когтистой руке все еще была зажата маска с лицом доктора Харпера.
Мужчина, который любил цветы
[60]
Ранним майским вечером 1963 года молодой человек, держа одну руку в кармане, быстро шагал по Третьей авеню Нью-Йорка. Небо постепенно темнело в чистом прозрачном воздухе, переходя от синевы дня к фиолетовым сумеркам. Есть люди, которые любят Нью-Йорк, и город достоин их любви за такие вот вечера. Улыбались все – в кафетериях, химчистках, ресторанах. Старушка, толкавшая перед собой детскую коляску с двумя пакетами, в которых лежали продукты, подмигнула молодому человеку и крикнула: «Привет, красавчик!» Молодой человек ответил ей милой улыбкой, помахал рукой.
Она двинулась дальше, думая: он влюблен.
Такое уж он производил впечатление. Легкий серый костюм, узкий галстук, узел приспущен, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Кожа белая, глаза светло-синие. В лице ничего экстраординарного, но в тот теплый вечер мая 1963 года он был ослепительно красив, вот старая женщина и подумала ностальгически, что весной всякий становится красавцем… если спешит на встречу со своей мечтой… пригласить ее на обед, а потом, возможно, на танцы. Весна – единственное время года, когда ностальгия не оборачивается горечью, и ее радовало, что она обратилась к нему, а он ответил на ее комплимент улыбкой и взмахом руки.
