– Полагаю, вы консультируетесь у лондонских врачей?
– С какой стати? Я никогда не болею, вы же знаете.
Доктора эти слова явно не убедили. Чуть помедлив, он задал еще вопрос:
– Однако вы сбавили в весе, не так ли?
– Верно, я собираюсь немного ушить свои костюмы, да все не хватает времени. Есть более важные дела.
– А как у вас с аппетитом? Вы хорошо спите?
Описать весь ужас его ночей не представлялось возможным. Беллмен даже врачу не хотел признаваться, что его мучают кошмары. Язык не повернется рассказывать такое: «По ночам птицы стучат в мое окно черными клювами, они копошатся у меня в легких, они пожирают мое сердце, а по утрам, когда я бреюсь перед зеркалом, я встречаю птичий взгляд, устремленный из глубины моих собственных глаз».
– Временами дыхание бывает нестабильным. Иногда – то есть довольно часто – я просыпаюсь по ночам. И мое сердце…
– Что с вашим сердцем?
– Это нормально, когда оно бьется так быстро? И так сильно?
Спокойным и безмятежным тоном, к какому обычно прибегают врачи, когда серьезность заболевания еще не установлена, Сандерсон задал ему ряд вопросов. Беллмен отвечал, а доктор внимательно слушал, попутно отмечая покраснение глаз пациента и сероватый оттенок его кожи, хрипоту в голосе и мелкое дрожание рук. Он также отметил чересчур высокий темп речи, перемежаемой секундными остановками, когда Беллмен как будто забывался, глядя в пустоту перед собой, а потом вздрагивал и возвращался к жизни.
– Могу я проверить ваш пульс?
Они сели, и Сандерсон взял Беллмена за запястье.
Когда пульс был измерен и доктор заговорил, в голосе его послышалось удивленное облегчение.
– Похоже, у вас нет ничего серьезного. Основательный отдых поможет вам восстановиться. Вы перегрузили себя работой. Такой образ жизни годится для молодого человека; сколько помню, вы всегда отличались неуемной энергией, но и вам следует принять во внимание возраст. Возьмите отпуск, и после него вы вернетесь к работе в добром здравии, свежим как огурчик. И если вы будете устраивать себе выходной раз в неделю, не предвижу у вас никаких проблем со здоровьем в ближайшие двадцать лет.
– Отдых? Выходной каждую неделю? – растерялся Беллмен.
– А продолжая жить в нынешнем темпе, вы загоните себя в гроб. Для начала я дам вам снотворное, но если вы перейдете на более щадящий режим, вскоре оно вам уже не понадобится. Нормальный сон наладится сам собой, когда вы научитесь отвлекаться от насущных забот и давать отдых своему мозгу.
Беллмен не очень-то верил в действенность снотворного, но вечером принял настойку опия и был удивлен результатом. Он положил голову на подушку и открыл глаза уже утром. За семь часов, прошедших между этими двумя моментами, не было ничего: ни страхов, ни пробуждений в холодном поту, ни мыслей, ни снов. Ничего, кроме черноты глубокого забытья. На протяжении следующей недели он крепко спал по ночам и не мог нарадоваться этому обстоятельству. Он убедил себя, что бессонница была лишь мимолетным досадным явлением. Теперь с ней покончено, и снотворное больше не потребуется.
Однако в первую же ночь без опия кошмары обрушились на него с прежней силой и яростью.
Он вернулся к вечерней дозе, но теперь для достижения желаемого эффекта ее приходилось понемногу увеличивать.
Еще какое-то время спустя Беллмен начал понимать, что сон под воздействием препаратов не был настоящим, полноценным сном. Он не освежал и не восстанавливал силы. Как будто закрываешь глаза и в следующую секунду просыпаешься, – а за окном уже утро. Куда делись те отливы и приливы, переходы от глубокого к легкому сну и обратно, как это с ним бывало в прежние годы? А ведь когда-то сны его были еще и продуктивными: он засыпал, размышляя над какой-нибудь проблемой, и утром пробуждался с уже готовым решением. Теперь все это исчезло. Как только голова соприкасалась с подушкой, его поглощала пустая, мертвая тьма, из которой он поутру выныривал не отдохнувшим, вялым и апатичным. Да и само по себе ночное беспамятство не казалось надежным пристанищем. При мысли об этом ему представлялись черные крылатые твари, которые нависали над постелью и высасывали из него живительные соки, пока он лежал без чувств, не ведая об опасности, беспомощный как младенец. Он медлил с отходом ко сну, все дольше засиживаясь за рабочим столом, одинаково боясь забытья под воздействием снотворного и бессонницы в отсутствие оного. Принимать опий или нет? Каждый вечер возникал этот вопрос. Иногда он принимал его, а иногда нет – и, соответственно, либо спал как убитый, либо всю ночь маялся без сна. Когда закончилась настойка, полученная от доктора Сандерсона, он обратился к лондонскому врачу. С приобретением новой порции проблем не возникло; кроме того, он выяснил, что опий можно применять вместе с другими успокоительными средствами, и вскоре научился сочетать разные препараты и точно их дозировать для погружения в сон на нужное количество часов.
Однако сложности были не только со сном. Он перестал испытывать чувство голода, кроме тех случаев, когда уже очень давно не ел. Он принимал пищу иногда на рассвете, иногда в полночь, а то и не принимал вовсе. Время текло произвольно – порой стрелки его часов вращались с ненормальной быстротой, а порой еле-еле ползли. Он отнес их к часовщику, но тот сказал, что часы в полном порядке. Он не был уверен и насчет дат, всякий раз забывая, перевернул он утром листок календаря или нет. Сейчас все еще сегодня или уже завтра? А может, он застрял во вчерашнем дне? Воскресенья заставали его врасплох, объявляясь с нерегулярными интервалами. Даже времена года, казалось, сорвались с якорей и ушли в свободное плавание: не раз ему случалось, увидев за окном бесцветное лондонское небо, мучительно гадать, какой сейчас месяц, апрель или сентябрь.
Хронически недосыпая, Беллмен привык жить в состоянии, близком к лунатизму. Внутри его зияла пустота, но внешне он был все так же деловит и приветлив, пожимал руки, отдавал распоряжения, складывал, умножал, делил. И никто из окружающих не догадывался, чего ему это стоило.
Возможно, у этой проблемы все-таки было решение.
Беллмен не привык обращаться за помощью к кому бы то ни было, поскольку в большинстве случаев сам все знал и умел лучше других. Но сейчас, зайдя в тупик, он изменил этому правилу.
– Верни, что вы предпримете, если надо будет найти конкретного человека?
– Найти человека?..
Верни задумался. Он знал сотню способов разыскать затерявшийся шиллинг; его не могли обмануть все коварные ухищрения десятичных разделителей, норовивших ускользнуть с правильной позиции в многозначном числе; ему много раз случалось находить пропущенные цифры и восстанавливать их на законном месте в бухгалтерских книгах. Но что касается человека…
