Крановщик то ли не слышал, то ли решил довести начатое до конца с азартом ребенка, который пытается вытащить приз в автомате-хваталке с дешевенькими плюшевыми игрушками. Дядя Карл говорил, что этот придурок тоже чуть было не вытащил приз. Камера вышла наружу уже на три четверти — дядя Карл и его помощник слышали, как с ее стен на дно ямы стекает вода (в Чикаго тогда всю неделю лил дождь), — а потом кран опрокинулся прямо в развороченную могилу. Крановщик въехал лицом в стекло и сломал себе нос. Та эксгумация вышла окружной прокуратуре в 3000 долларов: на 2100 больше обычной цены за подобную процедуру. Но больше всего дядю Карла повеселило, что через шесть лет этого крановщика выбрали председателем местного отделения профсоюза.
Могильная коробка делалась проще. Это была простая бетонная коробка, открытая сверху. Ее помещали в могилу утром, в день погребения. После заупокойной службы в нее опускали гроб и накрывали двумя бетонными плитами, каждая из которых весила шестьдесят, может быть, семьдесят фунтов, но уж точно не больше восьмидесяти. Их укладывали вручную, с помощью цепей. Просто укладывали, не запечатывали.
Один человек мог без труда вскрыть такую могилу; вот что имел в виду Джад.
Человек мог без труда вскрыть такую могилу, забрать тело сына и похоронить его в другом месте.
Тсс… тсс. Мы не говорим об этом. Это великая тайна.
— Да, я знаю, в чем разница между запечатанным склепом и могильной коробкой, — сказал Луис. — Но я не думал о… о том, о чем я, по-твоему, думал.
— Луис…
— Уже поздно. Уже поздно, я пьян, у меня большое горе. Если ты так уверен, что я должен выслушать твою историю, давай рассказывай, и покончим с этим.
Наверное, надо было начать с мартини, подумал он. Я бы тогда отрубился еще до того, как пришел Джад.
— Хорошо, Луис. Спасибо.
— Давай уже, начинай.
Джад мгновение помедлил, собираясь с мыслями, и начал рассказ.
39— Тогда… в смысле, во время войны… поезда еще останавливались в Орринггоне, и Билл Батермэн приехал в депо на катафалке, чтобы встретить поезд, в котором прибыло тело его сына Тимми. Гроб выгружали из вагона четверо железнодорожников. Одним из них был я. Гроб нам передал парень из отдела армейской похоронной службы — есть у них и такая в военное время, Луис, — только из поезда он не выходил. Сидел пьяным в товарном вагоне, где стояла еще дюжина гробов.
Мы погрузили Тимми в катафалк. В то время такие вагоны с гробами называли «поспешными», потому что тела надо было доставить на место как можно скорее, чтобы их похоронили еще до того, как они начнут разлагаться. Билл Батермэн стоял рядом, лицо у него было каменное и… даже не знаю… сухое. Да, сухое. Он не плакал, вообще ни слезинки не проронил. Хью Гарбер, который был машинистом в том поезде, сказал нам, что парень из армейской похоронной службы уже проделал немалый путь. Гробы привезли на самолете в Преск-Айл, а оттуда отправили на юг.
Этот парень из похоронной службы подошел к Хью, достал из кармана бутылку виски и сказал с мягким, тягучим южным акцентом: «Господин машинист, а вы знали, что сегодня ведете таинственный поезд?» Хью покачал головой. «Вот, теперь знаете. Так у нас в Алабаме называют похоронные поезда». Хью сказал, что военный достал из кармана список и, прищурившись, стал читать. «Начнем с Хоултона, где надо выгрузить два гроба, потом один — в Пассадумкиге, два — в Бангоре, один — в Дерри, еще один — в Ладлоу и так далее. Чувствую себя гребаным молочником. Хотите выпить?»
Хью пить не стал, по той причине, что и в Бангоре, и во всем Арустуке общественность очень не одобряет, когда машинисты выходят на смену, приняв на грудь, и парень из армейской похоронной службы на него не обиделся. Хью тоже не сердился на этого парня за то, что тот так напился. Сказал, что они просто пожали друг другу руки и на том разошлись.
Так они и ехали, по пути выгружая накрытые флагами гробы чуть ли не на каждой станции. В общей сложности
восемнадцать или двадцать гробов. Хью говорил, ню на всем пути до Бостона их повсюду встречали плачущие родные, обезумевшие от горя, на всех станциях, кроме Ладлоу… в Ладлоу их встретил Билл Батермэн, который, по словам Хью, сам выглядел так, словно он уже мертвый внутри. Когда Хью закончил тот рейс, он разбудил парня из похоронной службы, и они с ним на пару напились вдрызг. Хью никогда в жизни так не напивался. А потом пошел к шлюхе, впервые в жизни, и подцепил от нее мандавошек, таких огромных и лютых, что в дрожь бросало, и позже говорил, что никогда больше не захочет водить «таинственные поезда».
Тело Тимми отвезли в похоронную контору Гринепана на Ферн-стрит — она была прямо через дорогу от дома. где сейчас прачечная Франклина, — и через два дня предали земле со всеми воинскими почестями.
В общем, Луис, смотри: миссис Батермэн умерла м десять лет до того, когда рожала второго ребенка, ребенок тоже не выжил, и это сыграло немалую роль в том, что случилось дальше. Второй ребенок мог бы облегчить боль утраты, как думаешь? Второй ребенок мог бы напомнить старине Билли, что рядом есть еще кто-то, кому тоже больно и кто нуждается в утешении. Наверное, в этом смысле тебе повезло больше. Я имею в виду, у тебя есть еще один ребенок. У тебя есть дочь и жена, которые живы и здоровы.
Из письма лейтенанта, командовавшего взводом Тимми, Билл узнал, что его сын погиб на подступах к Риму пятнадцатого июля тысяча девятьсот сорок третьего года. Через два дня его тело отправили домой, девятнадцатого оно прибыло в Преск-Айл, и на следующий день его погрузили в «таинственный поезд», который вел Хью Гарбер. Большинство американских солдат, погибших в Европе, там же и похоронены, но все ребята, которые вернулись домой на том поезде, отличились в бою. Тимми погиб во время штурма вражеской пулеметной точки и был награжден «Серебряной звездой» посмертно.
Тимми похоронили… я точно не помню, но, по-моему, двадцать второго июля. А дней через пять Марджори Уошберн, которая тогда была почтальоншей, увидела, как Тимми идет по дороге к платной конюшне. Ее чуть удар не хватил, сам понимаешь. Она вернулась в контору, швырнула сумку со всей недоставленной почтой на стол Джорджу Андерсону и сказала, что идет домой. «Марджи, ты что, заболела? — спрашивает ее Джордж. — Ты белая как полотно». «Я испугалась как никогда в жизни, но не хочу говорить об этом, — отвечает Марджи. — Вообще ни с кем: ни с тобой, ни с Брайаном, ни с мамой — ни с кем. Вот когда попаду на небеса, если Иисус меня спросит, то ему, может быть, и расскажу. Но мне что-то не верится». С тем она и ушла.
Все знали, что Тимми мертв; некролог напечатали в бангорской «Дейли ньюс» и в эллсуортской «Американ», с фотографией и всем прочим, и полгорода собралось на его похоронах. И вдруг Марджи видит, как он идет по дороге — идет, шатаясь как пьяный. Она все-таки рассказала об этом Джорджу Андерсону, только лет через двадцать, когда уже знала, что умирает, и Джордж потом мне говорил, что, как ему показалось, ей хотелось кому-нибудь рассказать. Джордж говорил, что тот случай, кажется, не давал ей покоя всю жизнь.
