Он помолчал… Поднявшийся ветерок разогнал и комаров, и облака. Луна сияла в небе, и отражалась на колеблющейся поверхности воды размытым, мерцающим пятном. «Р-романтика, – подумал Граев. – Самое подходящее место и время, чтобы читать барышне стихи, выбирая момент, когда созреет для поцелуев…»
Поэзию он не любил, стихов не знал. И надеялся, что сидящая рядом на валуне барышня созреет не для поцелуев, а для некоторых признаний…
Искоса взглянул на Людмилу, продолжил:
– И получается, что наверняка я знаю лишь одно: когда-то тебя действительно звали Людой Храмцовой, и ты действительно занималась биатлоном. Все остальное сейчас не проверить, начиная с фамилии Полякова и визитной карточки директора фирмы «Электро-Лайн». Не ясно даже, есть ли у тебя дочь, или лицедейством у вокзала занималась посторонняя девочка.
Последние его слова стали чистой воды провокацией – как раз про дочь Граеву было почти все понятно…
– У меня есть дочь, – глухо сказала Людмила. – «Электро-Лайн» тоже не блеф, пять лет назад умер дед Лары с отцовской стороны… Предприниматель, богатый… Оставил внучке дом, счета в банках с правом распоряжаться после совершеннолетия. А мне – фирму… Я к тому времени устала зарабатывать на жизнь стрельбой и рукопашными, устала месяцами не видеть дочь, устала жить под чужим именем… Ты не представляешь, Граев, как я устала… Думала…
Она замолчала, безвольно глядя на освещенную лунным светом воду.
– Представляю, отчего же, – сказал Граев. – Когда к тебе пришли?
– Месяц назад, Лара как раз готовилась к экзаменам…
– И на чем сломали?
– Была одна операция… Левая, Рому подписали на нее какие-то люди со стороны, сулили большие деньги… Нас вели с самого начала, и кое-что запечатлели на пленку. А самое главное – я там увидела то, что не должна была видеть… Увидев такое, больше не живут. И мне объяснили: ничто ничего не забыл – или я покупаю жизнь себе и дочери, или…
Она не закончила фразу, замолчала.
– Лариса у них? – спросил Граев. – Как залог хорошего поведения?
– Да.
– А Рома – это кто?
– Майор Лисовский, служил в…
– Лис? – перебил Граев.
– Да… Доводилось встречаться?
– Не доводилось… Общие знакомые. Сейчас он тоже в игре?
– Он погиб. Вертолет рухнул в Ладогу, тело так и не нашли.
– Сдается мне, что ты на той операции видела примерно то же, что и я раскопал шесть лет назад…
Прямой вопрос не прозвучал, но Надежда ответила:
– Звери. Огромные, искусственно выведенные. Живучие, почти не убить.
– Знаешь, как их выводят?
– Нет.
– Тогда лучше и не знай…
Теперь замолчал уже Граев. У него появилось нехорошее подозрение – кому и зачем понадобились похищать детей.
Спросил он о другом:
– Как в игру оказался замешан Джазмен? Кому и чем помешал?
– Не знаю… Меня посвятили лишь в отдельные детали операции. Инсценировать похищение – чтобы никто не удивляла богатая мамаша, мечущаяся в компании частных сыщиков по Ямбургу и району, дергающая ментов и других силовиков… Затем встретить тебя – чтобы ты не развернулся и не уехал, не найдя Макса…
– Кто пытался изрешетить нас на Греческом?
– Понятия не имею. Нашу встречу действительно прикрывали, но подобного исхода не планировалось… Я почти ничего не изображала, действительно была в шоке.
– Любопытно…
– Это могла быть случайность? Например, тебя узнал кто-то из знакомых, имеющих давние счеты? И не стал тянуть, решил свести их сразу?
Граев задумался. Внешность он поменял не так уж кардинально, привык как-то к своему лицу, знаете ли… Хирурги подправили форму носа и разрез глаз, да еще Граев отпустил усы и стал носить очки-хамелеоны без диоптрий. Тех, кто видел его лишь на снимках, такая маскировка должна была обмануть. А вот те, кто знал лично и близко… Рост, фигура, пластика движений остались прежними. Могли, вполне могли опознать.
Он восстановил в памяти лицо убитого на Греческом проспекте человека. Нет, никаких ассоциаций…
– Может и случайность… – подвел он вслух итог своим размышлениям. – А теперь главный вопрос: когда появится седой и мудрый генерал, и объяснит нам: зачем, черт побери, для какой-такой надобности он нас собрал?!
– Завтра утром… Только он не седой. И не генерал. И, наверное, не мудрый. Просто хитрый.
– Тогда пошли спать. Надо отдохнуть хорошенько.
– Черствый ты, Граев… – сказала Людмила, когда они поднимались по береговому склону. – Не романтичный. Такая ночь…
– Извини. Что-то все стихи из головы вылетели.
…Крапивин лежал на полу, заложив руки за голову. Макс сидел на стуле, в руке пистолет с глушителем. При появлении Граева встал, доложил:
– Вот, хотел мне по затылку шандарахнуть, – и за вами следом. Пришлось его маленько… Чтобы тет-на-тет людям не ломал. Будем сейчас допрашивать или в подпол до утра?
– Да что тут допрашивать, и так все ясно… – сказал Граев. – Вставай, Степаныч, и на Макса не обижайся. Не любит он, когда по затылку бьют, такой уж у него характер.
Крапивин поднялся, побагровевший и злой.
– Дети? – спросил Граев, глядя ему в глаза.
Капитан кивнул после недолгого колебания.
– Рассказывай. Не мнись, мы все четверо сейчас в одной лодке.
– Что рассказывать… К Валентине, к сестре их отправил, под Выборг, подальше от всей свистопляски. Два часа назад Валька звонит, сама не своя: как с утра гулять ушли, так и не вернулись…
– И ты решил выменять детей на нее? – кивнул Граев на Людмилу.
– Ну… вроде…
– Не прокатило бы… Тут от тебя другого ждут. Того же, что и от всех нас.
– Вот оно что… – встрял в разговор Макс. – Денег-то хоть дадут?
– Завтра узнаем.
– Ни хрена, думаю, не дадут, – предположил Макс. – Черная какая-то полоса в жизни пошла – прямо вот с тех пор, как меня утопили.
Машина – «вольво» цвета «металлик» – подкатила к дому ровно в восемь утра, минута в минуту. Однако никто из временных жильцов уже не спал, а Крапивин пришел на полчаса раньше.
Капитан, глядя в окно на идущего между грядок и ягодных кустов человека, задумчиво предположил:
– А вот если его сейчас в подвал, да яйца в тиски, – расскажет ведь, где Борьку с Оксанкой держат… Расскажет, никуда не денется…
Граев промолчал, но Макс воспринял идею с нешуточным интересом. Негромко сказал:
– Нет тисков… А вот мясорубку я здесь видел, не хуже сработает.
Аккуратный стук в дверь.
– Открыто! – крикнул Граев.
Действительно, «седого и мудрого генерала» пришедший напоминал мало. Ни седины, ни генеральской основательности. Лет тридцать с небольшим, среднего роста, подтянутый, жилистый – если даже сейчас на кабинетной работе, то в форме себя держит.
