Я вспоминаю один случай, который, как мне кажется, будет интересен для читателей. Я служил тогда в Екатеринбурге. У контрразведки дел хватало. Стоял сентябрь 1918 года. Город совсем недавно перешел в наши руки. Полным ходом шло расследование зверского убийства Государя Императора и членов Августейшей Семьи, кроме того, уходя, большевики оставили в городе и в окрестностях довольно значительное красное подполье. И вот из Омска приходит депеша, в которой предписывается разобраться в ситуации, возникшей вокруг некоего Хохрякова, сотрудника отделения контрразведки в городе Кунгуре. Якобы этот Хохряков настолько зверствует, что на него пожаловались (не знаю уж каким образом) самому Александру Васильевичу. (Имеется в виду адмирал Колчак. – Ред.). Одним словом, мне было поручено разобраться в весьма скользком вопросе. С этим я и отправился в Кунгур.
Ситуация довольно щекотливая. С одной стороны, Хохряков предан нашему делу, с другой – стал настолько одиозной фигурой, что слухи о его художествах дошли до адмирала.
Кунгур – небольшой городишко, известный некогда своими ярмарками. Купеческое сословие в те времена составляло в городе довольно значительную силу. Не успел я приехать и поселиться в гостинице, как ко мне явилась делегация, совсем как в «Ревизоре» Гоголя. Я тоже был кем-то вроде ревизора. Стали, конечно, жаловаться… На то, на се, а главное, на Хохрякова. Уж такой зверь! Ладно бы краснопузых изводил, так он, мерзавец, и на честных людей посягает. Среди бела дня на улице зарубил брата владельца хлебопекарни: брат-де посмотрел на него и засмеялся. Пытался задушить прилюдно некую купеческую сироту. Еле, мол, отбили. Ну и еще истории в том же роде.
Начальник местной контрразведки поручик, если не ошибаюсь, по фамилии Куров подтвердил вышеизложенные факты. «Да, – говорит, – все было. Хохряков, конечно, не сахар. Да что не сахар… Зверь! Но он выполняет всю грязную работу. Ликвидации то есть». Я толкую, что это не довод. Конечно, идет война и не до миндальничанья, но всему же есть предел! Интересуюсь, где сейчас означенный Хохряков. «Сидит на гауптвахте», – отвечает. Приказываю привести. Вводят здоровенного детину. На вид – типичный русак. Волосы – спелая пшеница. Глаза – васильки в этой пшенице. Румянец – словно скулы кирпичом натерли. Лет так тридцать парню. На зверя вовсе не похож.
Взгляд открытый, на губах улыбка. Что за черт?!
Ты, спрашиваю, Хохряков? Он кивает, глаза в землю. Ну просто институтка, да и только. Меня, говорю, Верховный правитель прислал, адмирал Колчак. Дошел до него слух о твоих художествах. Это же надо! Ты, видно, братец, настолько великий кат, что молва о тебе прошла по всему Уралу и Сибири. Он согласно кивает. Чего, говорю, молчишь? Так точно, ваше благородие, кат я изрядный. Это и вовсе сбило меня с толку. Может, думаю, он психически болен? Присмотрелся повнимательнее, вроде нормальный. Убил, спрашиваю, брата булочника? Кивает! За что? Пожимает плечами. Пытал я его, пытал… Ни слова толкового не сказал. Только улыбается как блаженный. Тут же поручик присутствует. Может, думаю, его стесняется, но как такой громила может кого-то стесняться? Ладно. Потолковал я с ним и отправил обратно в камеру, а про себя решил, что приду вечером, ближе к ночи, и по душам поговорю, без свидетелей. Забрал его дело и ушел в гостиницу. Познакомился с документами, действительно, картина вырисовывается неприглядная. Нужно принимать какое-то решение. Или в расход пускать (извини, читатель, за большевистское словцо), или перевести куда-нибудь с глаз подальше. Лучший для него выход.
Вечером прихожу в контрразведку, приказываю привести Хохрякова. Вот опять его благодушная физиономия передо мной.
«Ты, братец, я вижу, не понимаешь, в какой переплет попал. Судьба жизни твоей решается. Объясни, почему ты зверствуешь так?» Он молчит, но видно, что сказать что-то желает… «Давай, – говорю, – выкладывай. Мы одни. Никто не мешает. Сумеешь оправдаться, будешь жить. Не сумеешь, пеняй на себя».
«Жить… – он так вроде насмешливо говорит, – а кто вам, господин полковник, сказал, что я жить хочу?» – «Коли не хочешь, так в чем же дело? Или не знаешь, как это делается?» – «Сам себя я не могу… – отвечает. – Вот если бы кто-нибудь помог». – «Да ты, братец, бредишь». – «Никак нет, ваше благородие, здоров я. А если и болен, то не телесно». И он рассказал мне весьма странную историю.
По его словам, он происходит из рода старообрядцев. Обитали они на заимке в тайге. Жили хорошо, занимались охотой, сеяли рожь, ловили рыбу. Словом, не бедствовали. Заимку основал еще его дед. И вот десять лет назад обрушилось на их род проклятье. Неподалеку от их заимки, где-то среди болот, находилось «капище чуди». Что это была за чудь, он толково объяснить не мог, говорил – язычники, мол. Молились они злым богам, колдовали… Семейство Хохряковых и раньше знало о капище, но страха не испытывало, уповая на Господа нашего Иисуса Христа, на молитву да на пост. А потом в семействе случился великий грех. Тут он выразился довольно туманно о том, что же произошло. Во всяком случае, можно понять, что в семействе возникла кровосмесительная связь. Не то свекр стал жить со снохой, не то отец с дочерью… А коли согрешили, так нужно отвечать. Вот за грехи они и были наказаны. В главу рода вселился злой дух, который обитал в этом капище. Старик порушил иконы, стал молиться неведомым богам, а по ночам ходил к капищу чуди. Вскоре в семействе Хохряковых начались убийства. Сначала погиб младший брат, потом та самая невестка… Похоже, будто их убивал медведь. Сначала на зверя и грешили, но потом догадались, что дед стал оборотнем. Убийства случались всякий раз в полнолунье.
Хотели деда убить, но он убежал. Куда он скрылся, оставалось неизвестным, но, похоже, рыскал вокруг заимки. Так продолжалось до конца октября, а потом старик вернулся и стал жить как ни в чем не бывало. Убийства прекратились. Возобновились они на следующее лето. Дед снова убежал в тайгу. В страхе они не знали, что и делать. Раз к ним пришли старики вогулы. По-русски они говорили плохо, но кое-как объяснили, что в курсе происходящего. Дед и у них убил несколько человек, поэтому его самого нужно порешить. Иначе он всех на тот свет отправит. Они объяснили, что возьмутся за дело сами, попросили только никуда не ходить, держаться возле дома, а по ночам из избы носа не высовывать.
Тут действие развивается вокруг моего знакомца Хохрякова. Было ему в ту пору лет пятнадцать. Не послушал он стариков вогулов, ночью вышел из избы, неизвестно уж зачем. Тут его родственник и сцапал, но не убил, а потащил за собой. Вернее, даже не тащил, а как бы мысленно велел идти следом. Через болота привел к капищу.
