Я вышел в коридор. В тёмной нише стоял мой Ангел. Сейчас как невзрачный человечек в тёмном плаще. Но это был мой Ангел. Никогда не ошибёшься, когда узришь своего Ангела-хранителя, какой бы облик он не принял.
— Я доволен тобой, Мордимер, — сказал он. — Ты сделал то, что тебе надлежало.
— Во славу Господа, — ответил я, ибо что иного я мог сказать.
— Да, во славу Господа, — повторил он с какой-то странной и поразительной горечью в голосе. — Ты знаешь, Мордимер, что в глазах Бога мы все виновны… — Я посмотрел в его зрачки, а они были как озёра, наполненные тьмой. Я вздрогнул и отвёл взгляд. — … а вопрос лишь в мере и времени кары. Кары, которая неминуемо придёт.
— Зачем же мы тогда думаем о том, как угодить Ему? — осмелился я задать вопрос.
— А разве ребёнок на пляже не строит стен из песка, которые должны сдержать прилив? И разве, когда его строения исчезают под волнами, на следующий день он не старается возвести стены ещё более мощные, хотя в глубине души хорошо понимает, что это ничего не даст? — Он положил ладонь на моё плечо, и я почувствовал, как сгибаюсь под её тяжестью.
— Ты, Мордимер, исполнишь всё, что должно исполниться, — сказал он. — Завтра прибудут сюда кардиналы-заговорщики, и завтра появятся инквизиторы.
— Так, значит, нет Церкви Чёрного Преображения?
— Кто знает, что означает слово «есть»? — спросил ангел, — И к какому из Миров относится? — он замолчал. — Мир полон тайн, Мордимер, — продолжал он мягким тоном. — Знаешь ли ты, что существуют такие виды материи, существование которых мы лишь предугадываем, поскольку наблюдение за ними приводит к их разрушению? Кто тогда может ответить на вопрос, есть ли они и для кого они?
Я ждал, думая, что он скажет что-то ещё, но Ангел уже явно закончил. Я и так удивлялся тому, что он соизволил оставаться со мной так долго.
— Тогда что я должен делать, мой господин? — спросил я, хотя и страшился, как бы его не рассердило моё недомыслие.
— Мордимер, то, что ты должен сделать, сам прекрасно знаешь, — ответил он и улыбнулся.
На этот раз я даже не пытался увидеть его глаза, ибо не хотел, чтобы бездна, которая в них была, посмотрела в меня.
Эпилог
Эта история началась в Хез-хезроне и там же должна была закончиться. В дом Лонны мы вошли ранним утром. Я, Смертух, близнецы и трое инквизиторов в чёрных мантиях. Когда она нас увидела, кровь отлила от её лица.
— Мордимер, — сказала она глухо.
— Мордимер Маддердин, именем Инквизиции, — произнёс я. — Твой дом, дочь, будет досмотрен.
— Я ничего не сделала, — сказала она с отчаяньем в голосе. — Ты же знаешь об этом, Мордимер!
— Принадлежность к Церкви Чёрного Преображения, мерзкой секте еретиков, это, по-твоему, ничего? — спросил я. — А скупка девственниц с целью совершения над ними святотатственных обрядов? Не говоря уже об осквернённых реликвиях и еретических амулетах, которые найдём в твоём доме.
— Ты сказал, что если ты стоишь по одну сторону баррикад, а кто-то по другую, то можно принять только одно, верное решение. И я встала на твою сторону, Мордимер. Помогла тебе!
— Я тебе ничего не обещал, Лонна. — Я пожал плечами. — Такова жизнь. Кроме того, ты выдала меня, жемчужинка, людям кардинала. Легко было предположить, что надоедливый Маддердин никогда уже не покинет Гомолло, правда?
Она смотрела на меня и молчала. Очень хорошо, ибо сказать было нечего.
Смертух приблизился ко мне, и я видел его изголодавшиеся глаза.
— Можно, Мордимер? — спросил он смиренно.
— Можно, Смертух, но она должна остаться жить, — ответил я. Он выглядел благодарным псом, когда хватал её и безвольную, отчаявшуюся, онемевшую, вёл наверх, в покои. Потом мы долго слышали её крик, но позднее этот крик прекратился. Так внезапно, будто кричащему кто-то заткнул глотку кулаком. Через час, когда Лонну забирали инквизиторы, у неё были окровавленные бёдра, порванное платье и пустота в глазах.
Ещё до полудня мы окружили дом Хильгферарфа. Он принял меня холодно, спокойно, и, как я понимал, будто уже мёртвый.
— Не надо было меня обманывать, господин Хильгферарф, — сказал я. — Девственницы с юга должны были стать общим даром от вас и Бульсани Дьяволу с Гомолло и его гостям, ведь так? Вы давали деньги, а прелат доступ к кардиналу. Но Бульсани решил вас перехитрить, разве не так? — и вручить дар только от своего имени. Вы меня наняли, прекрасно зная, где находится Бульсани. Что это должно было быть? Проверка?
— Нет. Я не знал, что Бульсани купил девушек, пока вы мне об этом не сказали. Лишь предполагал, что он мог это сделать.
— Так, так, по-крупному играл этот наш прелат. Как и вы, — добавил я от всего сердца.
— Это правда, — произнёс Хильгферарф. — В чём меня обвиняют?
— В ереси, подрыве основ святой веры, заговоре, осквернении реликвий, ритуальных убийствах, принадлежности к сектам, не признанных Церковью, — сказал я равнодушным тоном, — и чего только ещё пожелаете.
— Почему вы так со мной поступаете, Маддердин?
— Чтобы мозаика сложилась, — произнёс я. Кардиналы и шлюха, почтенный купец и слывущий вольным поведением прелат. Все еретики, а это означает, что ересь может быть всюду. Тут и там. В доме твоего соседа и в церкви твоего настоятеля. Может даже в голове твоей жены. — Надо было заниматься торговлей, господин Хильгферарф, а не лезть в политику. И подумайте, кто был вашим сообщником, потому что такие вопросы вы обязательно услышите. И тогда надо будет отвечать быстро и логично, если вы не хотите мучиться сверх меры.
— У меня есть друзья, — сказал он бледный, не веря в собственные слова.
Я кивнул ему и позвал инквизиторов. Вышел, когда на него надевали кандалы. Он был мёртв, а у покойников не бывает друзей.
Быть может, вы спросите, что я чувствую, оставляя за собой трупы? Что чувствую, зная, что шесть кардиналов, Лонна, Хильгферарф, придворные и солдаты кардинала из Гомолло мертвы? Некоторые, впрочем, ещё живы. Их сердца бьются от страха, их глотки издают крики боли, их лёгкие задыхаются в хриплом дыхании, их мозги стараются выдумать истории, которые удовлетворят интерес невозмутимых людей в чёрных мантиях. Я иногда спускаюсь туда, вниз. В мрачные подвалы, стены которых пульсируют болью и страхом. Я видел Лонну, видел Хилгферарфа и видел кардиналов. Лишённые звания и пурпура они извивались у ног инквизиторов, обвиняя самих себя и своих товарищей. Я не чувствую радости, но не чувствую и печали. Эти люди теперь уже знают, что они были еретиками, плетущими заговор против Церкви и святых основ нашей религии. А если они поверили в собственное предательство, это означает, что это предательство всегда было в глубине их сердец. Единственно, о чём грущу, так это о шести девственницах с юга. Я приказал придворным епископа убить их, а тела уложить в начерченных чёрным мелом кругах, потом надрезать вены и кровь слить в стеклянные сосуды.
