– Но мать… Он что же, и ее убил?! Зачем?!
– Мать, похоже, знала о его преступлении. Видимо, Скоков боялся, что она проболтается. Вот он ее и… Скорее всего, он ее не убивал собственноручно, а просто пожелал ее смерти. А поскольку монета автоматически выполняет пожелания, возникающие в подсознании, она и уничтожила эту самую Матрену Лукьяновну.
– Итак, что же дальше? – спросил Севастьянов.
– Дальше?.. Дальше нужно немедленно изъять монету у Скокова, а то он натворит еще больших мерзостей, – заявил отец Афанасий.
– Но просто так он ее не отдаст.
– Просить вовсе не нужно. В этом нет никакой надобности. Проще всего сообщить властям.
– Что ж, так и сделаем, – сказал Севастьянов. – Вот только хорошо ли мы поступаем?
– Скоков – преступник. Он нарушил закон. А преступникам не место на свободе.
– Согласен.
Профессор встал, прошел в прихожую, поднял трубку телефона:
– Тимофей Иванович? Севастьянов говорит. А ведь я вычислил, кто напал на кассира швейной фабрики. Это сделал некий Скоков. Уголовник. Недавно освободился. Сейчас работает в мартеновском цехе. Как узнал? Догадался. Наши сегодняшние изыскания помогли. Так что вы доложите, кому следует. Нет, обо мне упоминать не стоит. Я скромно останусь в стороне. Ну всего хорошего.
– Все! – вернувшись в комнату, сообщил он отцу Афанасию. – Дело сделано. Посмотрим, как поведет себя владелец монеты, когда к нему явится милиция.
Во время последнего свидания с Леной Скок был необычайно весел. Он неуклюже острил, рассказывал глупые анекдоты – словом, вел себя как расшалившийся школяр. И все же Лена чувствовала: что-то гнетет ее кавалера, а веселость – только раскрашенная маска, прикрывающая истинное его лицо.
Они сходили в кино, потом уселись на скамейке в сквере. Скок пил теплое пиво прямо из горлышка и закусывал его плавленым сырком «Дружба». Лена грызла только что купленные семечки. Оба молчали. Лицо Скока вдруг стало хмурым и отчужденным, словно он находился не в сквере, а на таежной делянке и сжимал в руке не бутылку, а топор.
– Ты чего такой? – осторожно спросила девушка.
– Какой?
– Ну как сказать… Смурной, что ли.
– Смурной?! Где это ты нахваталась блатных выражений?
– Оно вовсе не блатное. Смурной – это вроде как пасмурный день. Солнышко то выглянет, то спрячется за тучи. Видно, тебя что-то мучит.
– Мучит? Возможно.
– Интересно, что же?
– Я все думаю о собственной жизни, – неожиданно признался Скок. – Что со мной дальше-то будет?
– В каком смысле?
– Да в самом прямом. Мне вот-вот стукнет двадцать шесть. И что? Чего я достиг? Сидел в лагерях, теперь пашу на мартене, как Папа Карло, ну а дальше-то что?
– Ну вот, ты опять о плохом…
– А о чем же я должен говорить, если в моей жизни все плохо?
– Неужели так уж и все?
– Все! Честно жить не получается. Вот никак не получается! Потому что, если честно, то так нищим придурком и помрешь. Ты вот прикинь: сколько я на мартене получаю? В лучшем случае двести пятьдесят… Двести пятьдесят тугриков. И это считается приличной зарплатой. Всю смену лопатой, как проклятый, махаешь. Сколько так будет продолжаться? Год, два, пять лет… А может, всю жизнь? Нет, хватит!
– В каком смысле – хватит?
– Уйду я оттуда.
– А на какие средства кушать будешь?
– Рыбаком стану.
– Ты это серьезно?
– А чего… Поеду в Мурманск, наймусь на сейнер. Там, говорят, за путину тысяч шесть-семь набегает, а то и десятка.
– Ну ты загнул!
– Так рассказывают. А не рыбаком, так, может, еще чего придумаю.
– Например?
– Ты, помнится, на днях говорила: вроде на швейной фабрике кассиршу на гоп-стоп взяли.
– Как это, на гоп-стоп?
– Ограбили, другими словами.
– Да.
– И нашли грабителя?
– Кажется, нет.
Скок допил пиво, потом аккуратно поставил бутылку возле скамейки. Тотчас к ним подошел плюгавый мужичонка с понурым лицом и молча указал пальцем на бутылку.
– Забирай, – равнодушно произнес Скок.
Мужичонка, как фокусник, неуловимым движением подхватил бутылку, сунул ее в потрепанную клеенчатую сумку и независимо пошел прочь.
– Даже не поблагодарил, – с осуждением произнесла Лена.
– Ты где чалился? – спросил Скок в спину мужичку. Но тот не ответил, а только ускорил шаги.
– Вот и со мной так же будет, – пророчески произнес Скок.
– Если работать не станешь, – откликнулась Лена.
– Хрен вот им работать! – грубо заорал он.
Вспорхнула в испуге стайка голубей, сидевший напротив пенсионер в шляпе посмотрел на Скока поверх «Правды» и укоризненно качнул головой.
– Пойдем отсюда, а то ты всех здесь перепугаешь, – умоляюще произнесла Лена.
Они поднялись.
– А ты знаешь, – неожиданно произнес Скок, – это я ограбил кассиршу.
– Не поняла. Какую кассиршу?
– Швейной фабрики…
– Зачем врать?
– Я правду говорю.
– Не верю!
– Не веришь?! Тогда поехали, покажу.
Через пять минут расхлябанная «Волга» с шашечками на бортах неслась по направлению к Карадырке.
– Здесь мы и обитаем, – сообщил Скок Лене, расплатившись с таксистом, и широким жестом обвел склон горы, на котором угнездились десятки землянок.
– Фавелы, – заметил таксист – молодой разбитной парень.
– Чего? – не понял Скок.
– Фавелы, говорю. Бразильские трущобы так называются.
– Ты бывал в Бразилии? – закипая, спросил Скок.
– Журнальчик один читал. В нем все очень красочно описано. И архитектура, и нравы. Там, где правит капитал, одним словом. И здесь видом похоже, только пальм не хватает. И черномазых…
Скок хотел послать весельчака подальше, однако, взглянув на Лену, передумал. Девушка с интересом разглядывала окрестности.
– Так ты здесь и вырос? – спросила она. В вопросе Скоку послышался подвох.
– Не только вырос, а и родился.
– Интересно. А я даже не знала, что в нашем городе имеются подобные места. Нет, конечно, проезжала мимо десятки раз, но как-то не задумывалась, что и здесь люди обитают. Правый берег – как на картине. Вообще, отсюда великолепный вид открывается. Завод кажется бесконечным. Трубы, трубы… Море труб!
Речи Лены звучали довольно фальшиво.
«И зачем я притащил ее сюда? – недоумевал Скок. – Деньгами решил похвалиться. Вот дурак!»
– А в дом можно зайти? – спросила девушка.
– Если тебе хочется.
– Конечно, хочется. Зачем же я сюда приехала?
Скок отпер дверь, и Лена прошла в комнатушку. В ярком открытом сарафане девушка была здесь столь же неуместна, как павлин в курятнике. Скок вошел следом. В комнатушке стояла тяжелая вонь: смесь запахов сырой земли, разлагающегося трупа и прокисших щей.
