— Мама, кто это? — тоненько спросила девочка.
— Иди к себе! — грубо оборвала ее та.
Но Легран остановил женщину.
— Мне нужна она, — и пальцем указал на ребенка.
Сомнений быть не может: те же волосы, те же глаза. Даже лицо…
Шарлотт застыла, переваривая сказанное. Потом хрипло заржала.
— Моя дочь? Зачем тебе она? Возьми лучше меня!
Она распахнула халат, выставляя напоказ тощие обвислые груди.
Лерган, внутренне передернувшись, впился в сознание женщины, вколачивая тупую покорность.
— Мне. Нужна. Она.
— Сколько дашь? — Грубый голос донесся из коридора и в проеме нарисовался мужик такой же пропитой внешности, как и у его сожительницы. В одной руке он держал ополовиненную бутыль со спиртным, в другой — сигарету.
— До конца жизни хватит, — процедил Легран, отдав мысленный приказ. Разговор и так слишком затянулся.
Шарлотт обернулась и с диким визгом набросилась на Пьера. Тот отшатнулся, выронил сигарету, защищаясь от обезумевшей женщины. Легран подхватил девочку на руки и решительно зашагал вниз по лестнице. За спиной слышались дикие крики и звон бившейся посуды. И еще Легран почувствовал тонкий запах дыма от занимающегося пламени.
Лимузин рванул с места, скрываясь в темноте извилистых переулков. Незачем ждать приезда полиции, даже если свидетели все равно ничего не вспомнят о таинственном визитере, а трагедию с пожаром спишут на семейную разборку двух алкашей.
Легран посмотрел на малышку, испуганно сжимавшую медвежонка и улыбнулся:
— Как тебя зовут?
— Элен, — тихо ответила девочка, а потом спросила, уже смелее:
— Куда мы едем?
— Домой.
Анатоль полез в карман пиджака и достал колье с огромным сияющим камнем.
— Это принадлежит тебе, Алена. Теперь тебя зовут именно так. Алена.
* * *
— Это он?
Алена склонилась над молодым человеком, лежащим на узкой кушетке. В лабораторию ее пускали редко и только за тем, чтобы передать срочную документацию Леграну. Сам же старейшина приходил сюда довольно часто. А в последнее время и на день оставался, благо помещение находилось на самом нижнем уровне особняка, и лучи света сюда не проникали.
Девушке здесь не нравилось. Что-то было зловещее в этих стерильно-белых стенах, в натертом до блеска черном напольном кафеле, в аппаратуре, занимающей большую часть комнаты. С виду самая обыкновенная лаборатория, если бы не впитавшийся в ее стены дух крови, мучительной боли и безнадежности. Именно здесь проходила "церемония" обращения. И именно к этой кушетке приковывали человека, делающего свои первые шаги к вечности. Но в отличие от всех предыдущих "клиентов", нынешний пленник не имел к обращению никакого отношения.
Он не рвал путы, не скрежетал зубами и не метался в горячечном бреду. Он, не мигая, смотрел на потолок, и если бы не едва слышное дыхание, да чуть заметное подергивание губ, Алена решила бы, что парень мертв.
— Анатоль, — разглядывая пленника, девушка чуть надула губки, — зачем ты сделал из такого красавчика овощ?
— Что, приглянулся? — едва улыбнулся Легран, складывая руки за спиной.
— Почему сразу приглянулся? — фыркнула девушка.
— Парень сам виноват. Вырвался из ментального захвата, перебил часть моих людей, так что пришлось применить… экстренные меры. Но оно и к лучшему. Нам не нужен его разум. Нам нужно его…
— Все готово, — прервал старшего Йен. — Можно приступать.
— Знаешь, ma chere Helen, если все получится… Нас ждут великие перемены.
Девушка улыбнулась, подалась к Леграну, обвила тонкими руками его шею. Она знала, что когда ее ТАК называют, можно рассчитывать на нечто особенно хорошее.
— Chaque chose en son temps — всему свое время.
— Ma chere Helen — моя дорогая Элен
Сначала был свет. Бесконечный, обволакивающий, слепящий. Он пронизывал насквозь, растворяя в себе, делая частью чего-то большого и прекрасного.
Но блаженное состояние длилось недолго. Свет явил свою оборотную сторону — четкие границы, пересекать которые было запрещено. Стоило ступить туда, где начиналась тьма, сознание пронзала такая невыносимая боль, что снова загоняла в кокон безопасности и спокойствия.
Постепенно глаза привыкли к слепящим лучам, а душа перестала метаться в поисках выхода. И тогда появились искрящиеся инеем стены: с выбоинами и трещинами, словно их вырубили изо льда. Они окружили плотным кольцом и взметнулись вверх, соединяясь где-то там, в недосягаемой вышине. Окружающее пространство превратилось в ледяной дворец. Или темницу. Здесь было не холодно и не жарко. Не светло и не темно. Здесь не существовало ни времени, ни воспоминаний. Ничего, кроме тупого оцепенения и ожидания неизвестно чего. Возможно, конца?
— Вспомни.
В каждом ледяном дворце должна быть королева. Разве нет? И она возникла из ниоткуда, материализовалась, как будто жила здесь всегда. Красивая, но какая-то чужая, пугающая. Ее густые черные волосы припорошил иней, огромные глаза обжигали зеленым огнем.
— Вспомни… — вторил ей собственный голос. Сиплый. Лишенный эмоций.
— Напиши свое имя. — Она протянула кусок угля.
— Имя…
— Да.
— Я… Не знаю… — Мысли ворочались тяжело. Да и зачем все это… — Скажи имя. И я напишу.
— Не могу, — нахмурилась Королева. — Пока ты не вспомнишь.
— Зачем?
— Так надо.
Черный уголь на белой стене вывел корявые узоры. Но они не складывались, размазывались, распадались.
— Сосредоточься.
Снежная Королева! Точно! Из какой-то далекой сказки… откуда-то из прошлого… У меня есть прошлое?
— Есть, — согласно кивнула Королева. — У каждого есть прошлое.
Уголек вывел два слова: "Кай" и "Герда".
— Хорошо. — Она довольно улыбнулась.
— Это имена?
— Да. Как думаешь, твои?
Душу охватило сомнение. Имена знакомы… но не настолько, чтобы считать их своими…
— Нет. Но они мне знакомы.
— Хорошо. — Королева присела на ледяной пол, обняла руками колени. — Ты молодец. У тебя все получится.
Что должно получиться… Не знаю…Но Снежная Королева не уходила, а уголек продолжал выводить все новые и новые слова, вытаскивая их из глубин памяти.
Постепенно стены ледяного дворца покрывались все новыми и новыми именами. Каждое из них что-то значило. Каждое из них пробуждало определенные чувства… К примеру, "Панда" ассоциировалось с дружбой и преданностью. "Дик" — с доверием. "Перс" — с надежностью. "Ирбис" — с уважением. "Селена"… с любовью и нежностью. Но среди имен встречались и те, которые вызывали неприятные эмоции. "Самурай" — ненависть. "Кот" — боль. "Бандерас" — отчаяние.
