– Чего везут? – деловито осведомился Андрей.
– Из газет узнаешь, – Леша засмеялся.
Ира видела, как силуэт пограничника сделал отметки в паспортах и вернул их Андрею. Вышли из купе они вместе. Ире очень захотелось курить, но она боялась попасться кому-нибудь на глаза, и решила не вставать, пока поезд не тронется.
В вагоне стало тихо; только слышно было, как снаружи гремят чем-то металлическим, и от этого все вокруг вздрагивало. Она чуть-чуть отодвинула занавеску и с удивлением увидела, что вагон поднялся над землей метра на два, и повис в воздухе в неестественном, парящем состоянии. Быстро задернула шторку, испугавшись непонятно чего.
Минут через десять стук стал реже. Ира почувствовала, как вагон плавно опускается, и совсем было успокоилась, но тут вновь захлопали двери и вновь по коридору загрохотали шаги, только язык, на котором разговаривали люди, был незнакомым. …Хотя почему незнакомый? Я уже знаю, что это румынский…
А Андрей не возвращался; и паспортов у них не было (Ира видела, что он так и не положил их на место). Она с ужасом подумала, что будет, если сейчас зайдут румыны. Что она сможет им объяснить без языка и без документов? Но никто не заходил, даже дверь ни разу не открылась. Суета стала утихать; шаги смолкли. Ира подумала: …Может, про нас забыли? Но тогда они и штамп в паспорте не поставят! И как тогда быть?..
Но Андрей наконец вернулся и присел на полку.
– Румыны не заходили, – тихонько проинформировала Ира.
– А чего им заходить? – Андрей усмехнулся, – они все шкуры продажные. Два блока «Marlboro», бутылка коньяка, и они вообще никуда заходить не будут, – чуть приоткрыв дверь, он взглянул на часы, – спи, ночь еще. Зато мы уже по ту сторону границы, – и он зашуршал своей постелью. Потом Ира слышала, как звякнула о столик пряжка его ремня. Андрей лег, и стало совсем тихо, только за стенкой вагона раздавались какие-то команды на чужом языке.
Ира подумала, что теперь так будут разговаривать все, а русскую речь она услышит только, когда все это закончится. Снова отвернулась к стенке, и в это время вагон качнулся и начал плавно набирать ход.
…Вот и все… – на какое-то мгновение ей стало очень тоскливо оттого, что она не дома; что, проснувшись, не пойдет в свой магазинчик, а окажется на незнакомом вокзале. Неизвестность рождала дурацкие мысли, что все это бессмысленно, и поэтому хорошо закончиться не может, но она сумела взять себя в руки. Вспомнила, что бывают ситуации похуже, когда, например, грязевой поток заливает «дырку», в которую ты спустился два часа назад, и ты карабкаешься по отвесной, скользкой стене наверх и думаешь, хватит ли воздуха, чтоб не задохнуться, и силы в руках, чтоб удержаться или тебя смоет вниз, и отныне эта безымянная пещера будет именоваться твоей могилой. …Но если троглодит нам поможет… – она представила мохнатого зверька, похожего на Чебурашку; улыбнулась, и с этой хорошей мыслью заснула вновь.
Однако сон ее оказался недолгим. Как только забрезжил рассвет, она снова открыла глаза. Поезд плавно покачивался, и это было такое приятное ощущение, что хотелось ехать долго-долго, и чтоб вообще не было никаких станций. Свесила голову вниз и увидела, что все еще спят. На столе веером лежали три паспорта, стояли пустые бутылки, и лежала одна картофелина в жирном целлофановом пакете. Ира приоткрыла шторку, в надежде увидеть зеленеющие поля, и на секунду зажмурилась, думая, что это мираж – насколько хватало глаз простиралась бескрайняя снежная равнина. Ни кустика, ни деревца, ни прогалинки, только снег, и лишь у самого горизонта брели три черные одинокие фигуры в высоких шапках. Она не могла рассмотреть, мужчины это были или женщины, но брели они печально и уныло; брели в никуда, потому что даже из окна поезда не виделось никакого человеческого жилья.
Зрелище показалось настолько ошеломляющим, что Ира непроизвольно прикрыла ладонью рот, чтоб не вскрикнуть. Первая мысль была, что поезд развернули, и он едет обратно в Москву, но такого же не могло быть!.. Она смотрела на первый в своей жизни румынский пейзаж, пребывая в ужасе и полной растерянности, а поезд уносился вперед – фигуры скрылись из вида, и перед глазами по-прежнему растилась замерзшая пустыня, которую тем, несчастным еще предстояло пройти.
* * *
Утро не принесло Вале ничего нового и неожиданного. Она выспалась и лежала, лениво щурясь от яркого солнца, заглядывавшего в окно. Потянулась. Первые минуты после пробуждения всегда самые сладостные – сознание еще не включилось в обычный ритм, связанный с решением насущных проблем, с переживаниями, оставшимися со вчерашнего дня и прочей житейской галиматьей, заполняющей наше существование. Было так хорошо просто лежать, ощущая себя заново родившейся для того, чтоб наслаждаться жизнью.
Тем не менее, она все-таки вылезла из-под одеяла. С касанием пола, стали медленно возвращаться события вчерашнего дня, но сейчас они не имели такой мрачной окраски. Валя совершенно не чувствовала себя сумасшедшей, и ей сделалось смешно оттого, что она могла так о себе подумать. …Во всем, видимо, виноваты зеркала – какая-то тень отразилась в маленьком так, что, преломившись, в большом стала похожа на человеческую фигуру в фуражке, – она не хотела выяснять сейчас, возможно ли такое по законам оптики. Найденное объяснение ее вполне устраивало, и больше ко вчерашним событиям она решила не возвращаться, – надо будет сходить в магазин, а еще лучше, съездить на рынок, приготовить обед, потому что завтра на работу…
После завтрака Валя оделась и вышла на улицу. Ее вчерашние следы, видневшиеся вдоль всего дома, вызвали лишь улыбку. …Засмеют ведь, если рассказать кому-нибудь, как я среди ночи гонялась за привидениями… – она заперла дверь и пошла к калитке, прикидывая, что же ей надо купить.
* * *
Когда поезд подходил к Бухаресту, первый шок у Иры уже прошел. Она вновь привыкла к снегу, к маленьким станциям с убогими вокзальчиками, к людям, одетым в старые серые куртки. Иногда начинало казаться, что пересечение границы было сном, и направляются они куда-нибудь в северо-казахстанские степи. Только написанные чужими буквами названия, неизвестные автомобили, да мужские головные уборы, напоминавшие папахи, говорили о том, что все-таки ночью был не сон.
Дима воспринял возврат в зиму более философски. Он спал так крепко, что не помнил даже как поезд стоял на границе, и теперь с интересом смотрел в окно, принимая все, как должное. Ему очень приглянулась фраза, произнесенная как-то Андреем: «В стране пребывания надо жить по законам страны пребывания». Что ж теперь делать, если здесь такая погода, и кто сказал, что она должна быть другой?.. Он уже устал думать о том, что им предстоит сделать и что их ждет впереди – он просто ехал, тупо и равнодушно… а куда деваться, если поезд шел в этом направлении?.. Не было ни радости от встречи с новой страной, ни разочарования ее внешней заурядностью.
