— Мама? Мама!
Сколько раз я представляла себе этот момент, проигрывала в голове и так, и эдак. Ни одна фантазия никогда не сравнится с реальностью, какой бы сладкой она ни была. Не знаю, кто из нас побежал первый, да это и не важно. Как бьется сердце! Какая она теплая, несмотря на весь свой зимний вид. Как пахнут ее волосы! Святые, ростом почти с меня! Тонкие руки сжимают до хруста костей, и голос, который слышится мне во снах, шептал:
— Мама.
— Алиска, — отвечала я, целуя лоб, щеки, носик, брови — все, до чего могла дотянуться.
— Алисия, — голос наставника доносится издалека, из другого мира.
— Алиса, — на этот раз не имя, хлесткий приказ из-за спины, но, когда и это не подействовало, воззвали ко мне, — Ольга!
Кто-то крепко взял меня за плечи и мягко, но настойчиво потянул назад. Я знала эти руки, я знала их настойчивость. Я позволила себе отступить на шаг, продолжая сжимать маленькую ладонь в своей.
— Я сделала тебе больно? — ее голос срывается. — Почему ты плачешь, мама?
Я замотала головой, не сразу справившись с собой.
— Все хорошо, не волнуйся, теперь все просто отлично, — я погладила ее по щеке, словно она опять стала маленькой.
— Хватит.
Я понимаю, что Кирилл все еще стоит рядом. Старик, Али́ксий, Сенька — все стоят в стороне и старательно отводят глаза, один падальщик не испытывает стыда за наши человеческие эмоции, прямой взгляд с легкой насмешкой. Остальные делают вид, что ничего особенного не происходит, секретарь пишет, посыльные бегают с папками, по-моему, одни и те же и по кругу.
— Почему? — огрызаюсь я.
— Если желаешь закатить сцену в лучших традициях семейной жизни, обожди, назначу время.
— Папа, — жалобный взгляд, умоляющие интонации, — ты же обещал: после испытания, если я пройду, если смогу контролировать себя, ты разрешишь увидеться с мамой.
— Увиделись? Прекрасно, — демон щелкнул пальцами, и двойка брежатых отделилась от стены.
— Алисия, — вмешался наставник, — Вы ведете себя недопустимо, сначала неконтролируемый морок, теперь это.
— Сколько раз повторять, это был призрак, — девочка зарычала, и я почувствовала, как удлиняются когти на руке, — и я прекрасно его контролировала.
— Алисия!
— Заткнись, Угрим, — скомандовал Седой, — Алиса, в сою комнату, наказания я не отменял. Семен, аудиенция окончена.
— Папа!
— Кирилл, пожалуйста.
Он даже не стал отвечать, отвернулся, между нами выросла массивная фигура охранника, и я поняла: надо либо драться, либо уходить — и то, и другое с предсказуемыми последствиями.
Ведьмак приставил ко мне Веника и отправил в бальный зал, так как у него, по собственному выражению, глаза бы его на меня не смотрели. Больше никто не позволил себе ни единого комментария, ни одного слова, когда нас выпроводили с аудиенции, переросшей в семейную сцену, лишь по ожидающим своей очереди пробежали не особо приглушенные шепотки и смешки, кого-то произошедшее явно позабавило.
Оркестр под балконом справа настраивал инструменты, слуги заканчивали накрывать столы. Немногочисленные гости окружали возвышение правящей пары, одно из кресел было занято. Пока демон удостаивал подданных чести личной встречи, Владу развлекали особо приближенные подхалимы, то и дело слышался ее звонкий смех. Мы не стали подходить ближе. Я воспринимала окружающее немного затуманенно, отстраненно. Мысленно я все еще была наверху, все еще обнимала дочь и не хотела возвращаться, не хотела понять, что этот момент, каким бы прекрасным он ни был, закончился, и вполне возможно, что это мое последнее хорошее воспоминание. Я встряхнулась. Нет, этого не будет, и неважно, какую цену придется заплатить.
— Так ты дочь не вернешь, — сказал гробокопатель, опираясь на одну из колонн, поддерживающих балкон.
— Есть варианты? — вопрос позвучал горько. — Есть что-то помимо приказов Седого?
— Могу предложить парочку, — падальщик нехорошо улыбнулся, — но тебе не понравится.
Я закрыла глаза, досчитала до десяти, отодвигая то, что вертелось в голове, на второй план, и присмотрелась к Венику, который сейчас совсем не напоминал ленивого падальщика.
— К примеру?
— Самое очевидное, — он указал на мужчину в деловом костюме, что-то увлеченно рассказывающему двум девушкам с нереально тонкими талиями, даже девушка в корсете радом с ними — толстушка. — Вестник исполнит любое твое желание.
Чувство гадливости, нахлынувшее на меня, было спонтанным и очень сильным.
— Велика ли цена за мечту? Я думал, ты готова на все ради дочери, а оказалось…
Справедливо. Я посмотрела на мужчину в костюме. Если решение вопроса, причем гробокопатель даже не понимает, какого именно, упирается в цену, то вправе ли я торговаться? Смогу ли я принять то, что произойдет со мной потом? Даже если не смогу, остановит ли это меня? Надо ли думать о дальнейшей жизни, если сама она под угрозой? Пожелать, чтобы моя дочь жила? Чтобы немедленно переместилась в filii de terra? Чтобы отменили жертвоприношение?
— Ты говорил о паре вариантов.
— Душу испачкать боишься? — в его голосе сквозило неприкрытое презрение. — Хорошо, вот тебе второй. Соблазни Седого. Он смягчится, прислушается к вашим мольбам, особенно если будете петь вдвоем, дочь, как я понял, тоже скучает.
Пришел мой черед смотреть на него с улыбкой. Если бы все было так просто… Я была с Кириллом десять лет, он ни разу не позволил этому повлиять на принимаемые решения. И это в период, когда он изображал идеального мужа, боюсь, сейчас даже слушать не станет, независимо от того, в одной постели мы или в разных.
— Опять не попал, — Веник развел руками, — но меняться придется. Ты никак не поймешь: чтобы переделать мир, надо начать с себя, — он стал серьезным, — Седой не попустит тебя к ребенку, пока сохраняется хоть единственный шанс, что ты можешь вырастить из нее добычу, а не хищника. Пока не поймешь, что твое трагическое «Алиса», — передразнил он — получилось до обидного похоже, — показывает слабость.
— Не слабость, — перебила я, — человечность.
— Как угодно. У тебя есть выбор: оставаться такой же человечной и день за днем ныть о разлуке с дочерью или меняться, становиться хищником, не нянькой, которая вытирает сопли. Той, на кого можно положиться, а не той, которую саму надо спасать.
Я, не выдержав его взгляда, отвернулась. Такая правда была не для меня. Я всегда гордилась тем, что я человек, и не хотела задумываться, сколько стоит моя гордость.
— Уверен: если хозяин поймет, что ты не собираешься делать из нее человека, запрет на ваше общение будет снят.
— Поздно, — прошептала я, встретившись глазами с двойными зрачками явиди.
