«Такого ведь не бывает. Мне мерещится».
Но что бы всё творившееся ни значило, оно происходило на самом деле, перемалывая всякие представления о реальности. Это было настолько страшно, что Хайнц готов был бежать прочь без оглядки, и, верно, убежал бы, если б шинель вдруг не оказалась тяжелее слабого, будто бумажного тела: оно бесчувственным комком ударилось об устремившуюся вверх землю в каменном панцире. Уже лёжа, Хайнц увидел, как Эрвин и Фриц тоже упали, словно скошенные пулемётной очередью. Глаза заливало лилово-белым сиянием взбесившегося неба, исторгавшего воспалённый свет. «Наверное, это всё, — с тупой обречённостью подумал Хайнц, отстранённо изумляясь своему спокойствию. — Так вот зачем мы были нужны командиру. Вот и послужили. Прав был Эрвин…»
Что-то происходило с сознанием. Казалось, вдох длится долгие-долгие минуты и выдох — столько же, а каждый удар сердца отзывается в ушах протяжным гулом. Скорее бы это закончилось, ну хоть как-нибудь, вяло подумал Хайнц, наполовину скатившись в серый туман обморока. До предела натянутая мембрана тишины слегка дрожала от едва уловимого, на самой грани слышимости, глухого и низкого, будто бы подземного гудения. Постепенно этот загадочный шум был заглушён другим, более понятным: приближающимся гулом моторов. Внезапно остатки тишины лопнули от вполне обыкновенных, но представлявшихся совершенно невозможными здесь и сейчас звуков — отдалённых криков и стрельбы. Скоро стрельба послышалась ближе, вместе с густым надсадным рёвом двигателей и скрежетом гусениц по мёрзлой земле. За пределами капища творилось что-то явно не входившее в план и к тому же крайне скверное. Совсем близко раздались вопли, беспорядочный треск автоматов и тарахтение пулемётов, сквозь которые то и дело прорезался короткий звук, подобный шуму работающей цепной пилы. С таким звуком выплёскивал из себя свинцовую струю пулемёт MG 42, адская машина с бешеной скорострельностью. Хайнц знал, что у охраны Штернберга были другие пулемёты, старого образца, два стояли на бронетранспортёре — и ещё два солдаты установили в кустах на подъезде к капищу. Именно эти пулемёты сейчас огрызались в ответ. Грянул удар, от которого заложило уши, и ближайший пулемёт смолк. Незваные гости, судя по производимому ими шуму, вооружились куда более основательно.
Хайнц, едва живой от слабости, тщетно пытался подняться, но получалось лишь ползти, кое-как отталкиваясь локтями и коленями. В брезентовом фургоне за внешним рядом мегалитов остались винтовки. Только бы суметь добраться до оружия. «Защитить командира», — звенело в опустошённом сознании. Защитить командира! Ослепительно-яркий свет поубавился, но всё небо было затянуто неестественно-белой, с жемчужными проблесками, пеленой. Хайнц услышал, как кто-то подбежал к нему, перепрыгнул через него, как через мешок с песком, — и тут увидел, что это Франц. Ординарец заскочил на возвышение и бесцеремонно затряс Штернберга, который своей безвольной, изломанной чёрной вертикалью походил уже не столько на живое существо, сколько на букву людоедского шрифта, созданную из человеческого тела, на пароль из одного символа — не то классический «ипсилон», не то древняя «Альгиц». Хайнцу почудилось, что ноги офицера не касаются земли.
— Шеф, ради бога, — тормошил его Франц. — Шеф, у нас большие проблемы. Вы меня слышите? Господи, шеф…
Казалось, оборвались удерживавшие офицера невидимые путы: вздёрнутые длинные руки рухнули книзу подломленными ветвями, ноги подкосились, и он упал бы, если б его не подхватил Франц, сразу согнувшийся в три погибели под его тяжестью. Хайнц видел запрокинутое белое лицо Штернберга, с тусклым блеском белков закатившихся глаз, с глянцевыми струйками крови, тянущимися от носа и уголков рта.
— Шеф… Ну, шеф… — жалобно звал Франц, шаря по шее командира в поисках пульса. — Ну, вы чего, шеф…
Слезай оттуда, хотел крикнуть ему Хайнц, слезай немедленно, там тебе стоять нельзя, там опасно, и ты всё испортишь, — но сил не оставалось даже на то, чтобы разлепить губы. У самой головы вдруг с пронзительным визгом чиркнула о камень пуля. Мама родная, дёрнулся Хайнц. Этого ещё не хватало. Нас же тут, посреди площади, разделают в два счёта, как мишени в тире… Особенно командира… Командира! Хайнц с величайшим трудом приподнял голову. Франц тем временем спрыгнул с возвышения и стянул за собой Штернберга. Было что-то жуткое и мучительное в том, как волочились по камням крупные руки кудесника в сверкающих перстнях, долгие полы чёрной шинели, длинные сильные ноги в высоких офицерских сапогах. Хайнц отчаянно рванулся в сторону жертвенника — помочь унести, любой ценой защитить, но сил не оставалось даже на то, чтобы доползти до алтарного камня. Не успел Франц сделать и нескольких шагов, как на площадь обрушился свинцовый ливень. Франц упал на землю, подполз обратно к жертвеннику, таща с собой офицера, забился за алтарь и закрыл командира своим телом. Вокруг верещали пули, выбивая каменную крошку. «Господи, они ведь убьют его, убьют!» — уже одна эта мысль, казалось, раздирала сознание в кровавые лохмотья. Сейчас Хайнц желал только одного — оказаться на месте ординарца.
Где-то неподалёку раздался петушиный вопль:
— Стойте! Прекратите стрельбу!!! — Голос сорвался в фистулу и ржаво продребезжал: — Не стреляйте в Зеркала! В Зеркала не стреляйте, идиоты!
На подмогу вконец осипшему фальцету поспешил звучный баритон:
— Прекратить огонь!
Всё мгновенно стихло.
Хайнц боялся пошевелиться и потому не видел, чьи шаги приближаются к алтарю от восточного края площади.
Кто-то прошёл совсем близко. Хайнц медленно, едва дыша, повернул голову и скосил глаза. У алтаря стоял серый скособоченный человек в штатском и опасливо озирался по сторонам. «Где-то я его уже видел», — подумал Хайнц. Истёрханный тип, говорящий с акцентом. Он из свиты генерала Илефельда, вот что. Какой-то там иностранный учёный. Археолог или вроде того.
Тип в штатском побродил кругами, подобрал раскрытый чемодан и принялся собирать в него разбросанные у алтаря стержни-ключи. Скоро остановился, хмуро разглядывая что-то. Хайнц ещё немного повернул голову и помертвел: из-за угла алтаря виднелась простёртая рука в чёрном суконном рукаве с нашивкой в виде руны «Альгиц» и в крахмальной манжете. Под рукавом расползалась тёмная лужа крови.
Штатский слегка поддел носком нечищеного ботинка эту аристократическую, жреческую руку.
— Поглядите-ка, — негромко сказал он. — Ну мерзавец…
Штатский достал из кармана пальто видавший виды складной нож и срезал с офицерского запястья нелепый браслет из тонких деревяшек. Каждую из составлявших браслет пластинок с рунами он разломал на куски, надавливая ею на лезвие ножа. Завершив это загадочное дело, вновь склонился к беспомощной руке и попытался снять перстень с рубином.
