Крис вернулась в кабинет. Она заметила сценарий и решила еще раз перечитать его. На середине Крис вдруг подняла глаза и увидела перед собой Регану.
– Привет, что случилось?
– Мам, там какие-то странные звуки.
– В твоей комнате?
– Как будто кто-то стучится. Я не могу заснуть.
Где, черт возьми, эти мышеловки?!
– Кроха, ложись в моей спальне, а я пойду посмотрю.
Крис проводила ее до спальни и уложила.
– Можно я немножко посмотрю телевизор?
– А где книга?
– Не могу найти. Можно?
– Конечно. – Крис включила маленький переносной телевизор. – Так не громко?
– Нормально.
– И постарайся заснуть.
Крис выключила свет и направилась в коридор. Оттуда по узкой лесенке, покрытой коврами, она поднялась на чердак, открыла дверь, на ощупь включила свет и, пригнувшись, прошла вперед.
На сосновом полу валялись картонные коробки из-под посылок. И ничего больше, не считая шести мышеловок. Все шесть были начинены приманкой. На всем чердаке ни одной пылинки. В воздухе пахло свежестью и чистотой. Чердак не обогревался. Тут не было никаких труб и батарей. Не было и дыр в крыше.
– Ничего нет.
Крис похолодела от ужаса. Боже мой! Она прижала руку к тяжело бьющемуся сердцу и оглянулась.
– Господи, Карл!
Он стоял у входа на чердак.
– Извините, но вы видите сами. Здесь чисто.
– Да, все чисто. Большое спасибо.
– Может, лучше кошку?
– Что?
– Ловить крыс.
Не дожидаясь ответа, он кивнул головой и вышел. Крис посмотрела ему вслед. Либо у Карла чувство юмора отсутствовало полностью, либо было настолько глубоко запрятано, что ускользало от ее внимания.
Крис вспомнила о звуках. Поглядела на крышу. Улица была густо засажена деревьями, стволы которых обвивали плющ и другие ползучие растения. Ветви лип скрывали добрую треть особняка. Может быть, и в самом деле белки? Наверняка. Или ветви. Да, скорее всего, ветви. Ночью дул сильный ветер.
«Может, лучше кошку?»
Крис вспомнила Карла. Кто он: идиот или притворяется? Она лукаво улыбнулась, как девчонка, придумавшая очередную шалость, спустилась в спальню Реганы, подняла что-то с пола, опять прошла на чердак и через минуту вернулась в свою спальню. Регана спала. Крис перенесла дочку в ее комнату и вернулась к себе. Затем выключила телевизор и заснула.
До утра в доме все затихло.
Во время завтрака Крис как бы между прочим заметила Карлу, что ночью слышала звук захлопнувшейся мышеловки.
– Ты посмотришь? – спросила она, потягивая кофе и делая вид, будто полностью поглощена чтением газеты.
Не сказав ни слова. Карл поднялся на чердак.
Крис направилась к лестнице и по дороге встретила Карла, спускавшегося с чердака. В руках он держал большую плюшевую мышь. Он нашел ее в мышеловке.
Крис, удивленно подняв брови, уставилась на мышь.
– Кто-то шутит, – пробормотал Карл, проходя мимо нее и относя игрушку в спальню Реганы.
– Сколько интересного происходит в доме, – заметила про себя Крис, входя в спальню. Она сняла халат и стала готовиться к съемкам. Да, может быть, лучше кошку, старый осел. Гораздо лучше. Она усмехнулась, и лицо ее сразу сморщилось.
Съемки шли успешно. К 12 часам дня пришла Шарон, и в коротких перерывах они занимались делами в гримерной Крис. Написали письмо агенту с обещаниями обдумать предложение, дали согласие на приглашение в Белый дом, сочинили телеграмму Говарду, напомнив ему, чтобы он позвонил Регане в день ее рождения, настрочили просьбу менеджеру Крис о годовом отпуске и составили план проведения вечеринки, которую решено было устроить двадцать третьего апреля.
Вечером Крис повела Регану в кино, а на следующий день на «ягуаре», принадлежащем Крис, они поехали осматривать достопримечательности Вашингтона. Они посетили Мемориал Линкольна, Капитолий, лагуну цветущих вишен. Потом поехали на Арлингтонское кладбище к могиле Неизвестного солдата. Регана вдруг посерьезнела, а у могилы Джона Ф. Кеннеди даже слегка взгрустнула. Она долго глядела на Вечный огонь, потом вдруг взяла мать за руку.
– Ма, а почему люди должны умирать?
Эти слова ранили Крис. О, Рэгс, и ты тоже? Неужели и ты? Нет, нет! Что она могла ответить ей? Соврать она не могла. Крис всмотрелась в личико дочери, повернутое к ней, в ее блестевшие слезами глаза. Неужели Регана читала ее собственные мысли? У нее это всегда получалось. Всегда получалось раньше...
– Малышка, люди очень устают, – ответила Крис.
– Почему же Бог разрешает им уставать?
Крис удивилась и забеспокоилась. Сама она была атеисткой и никогда не говорила с Реганой о религии считая, что это было бы нечестно.
– Кто рассказал тебе про Бога?
– Шарон.
– Понятно. Надо будет с ней поговорить.
– Ма, ну почему Бог разрешает нам уставать?
Крис посмотрела в эти глаза, ждущие ответа, увидела в них боль и сдалась – она не могла рассказать ей того, что сама считала правдой.
– Понимаешь, Бог скучает по нас, Рэгс, и хочет, чтобы мы к нему вернулись.
Регана ничего не ответила. Молчала она и по дороге домой. В таком настроении Регана оставалась в течение двух дней.
Во вторник был день рождения Реганы, и ее настроение, казалось, улучшилось. Крис прихватила ее с собой на съемки, и когда рабочий день закончился, все участники фильма спели Регане песню «С днем рождения», а потом подарили торт. Дэннингс, будучи всегда добрым по трезвости, зажег юпитеры и заснял момент, когда Регана разрезала торт. Он назвал это «пробной съемкой» и пообещал впоследствии сделать ее кинозвездой. Регана веселилась от души.
Но после обеда, получив подарки, девочка опять заскучала. Говард так и не позвонил. Крис сама набрала его номер в Риме, и портье ответил, что Говард отсутствует уже несколько дней.
Наверное, катается где-нибудь на яхте. Крис извинилась и повесила трубку. Регана понимающе кивнула головой. Но настроение у нее было окончательно испорчено. Девочка отказалась даже выпить шоколадный коктейль. Ничего не сказав, она пошла в детскую и оставалась там до вечера.
На следующий день Крис проснулась и увидела рядом с собой полусонную дочь.
– Что такое, какого... Что ты здесь делаешь? улыбнулась она.
– Моя кровать трясется.
– Ты с ума сошла. – Крис поцеловала ее и накрыла одеялом. – Иди спи, еще рано.
То, что казалось утром, было на самом деле началом бесконечной ночи.
Священник стоял в метро на краю пустынной платформы и прислушивался к грохоту поездов, который заглушал его боль. Эта боль уже долгое время никак не утихала в нем. Но так же, как и сердцебиение, особенно отчетливо она слышалась в тишине. Священник переложил портфель из одной руки в другую и пристально вгляделся в нутро тоннеля. Цветные огоньки убегали вдаль, и казалось, что они освещают дорогу к отчаянию и безнадежности.
