Он выхватил из кармана «Вальтер», снял предохранитель и выстрелил в воздух. Грязный остановился и обернулся, на красивом лице застыло недоумение. Он был в светлой куртке, без головного убора, шарф размотался и висел на шее, как длинная черная змея. Напуганная до полусмерти девочка заплакала еще сильнее.
Эта заминка позволила Розе догнать мужа. Бьорн видел, как она из последних сил добралась до Грязного, вцепилась в дочку и успела дважды сильно ее дернуть к себе, пытаясь вырвать. Муж оттолкнул ее, но она снова бросилась на него, как тигрица, защищающая детеныша, тогда он ударил ее кулаком в лицо. Удар был такой силы, что Роза, довольно крупная женщина, упала на спину, раскинув руки, и больше не двигалась.
– Стой, урод! – заорал Бьорн на весь лес.
Грязный щерился. Из приоткрытого рта бежала слюна, взгляд блуждал. Сначала он пятился, закрываясь от пистолета девочкой, потом повернулся к Бьорну спиной.
Он уходил по тропе, усыпанной красными метками. Между ними оставалось метров двадцать. Бьорн боялся попасть в ребенка, поэтому стрелял с колена, тщательно целясь в ногу. Когда Грязный упал лицом вперед, девочка кувыркнулась через голову в сугроб. Бьорн добежал до них. Пуля вошла прямо в центр спины Грязного, по светлой куртке расползалось большое красное пятно. Первым делом нужно было позаботиться о ребенке, а потом думать, что делать дальше. Бьорн не сомневался, что Грязный мертв. Придется вызывать полицию. Он сгреб зареванного ребенка в охапку и бросился назад. Нести было неудобно, девочка болтавшимися ногами пинала Бьорна в живот.
Роза сидела на снегу, распухшее лицо было залито слезами, кровь из разбитого носа забрызгала ярко-желтую куртку и сиреневые брючки, заправленные в угги.
– Спасибо… спасибо… – с огромным облегчением повторяла она. – Вы спасли нас… Он сел ко мне в машину, отобрал телефон… Как вас зовут?
Бьорн тяжело дышал.
– Бьорн… Слеттен…
Он опустил плачущую девочку на снег, помог Розе подняться. Она схватила дочь на руки, и та крепко обхватила ее за шею.
– Мамочка…
И вдруг на лице Розы отразился ужас, она вскрикнула. Бьорн резко обернулся. Их настигал Грязный, с болтавшимся до колен шарфом. Он словно не чувствовал ранения и несся на них с какой-то неистовой, звериной яростью.
– Роза, бегите, – торопливо сказал Бьорн. – Садитесь в машину. Не выезжайте на трассу, пока не вытрете кровь. Умойтесь снегом!
– Хорошо!
– Будьте у отца! Никуда не звоните, ждите меня! Если я не появлюсь до завтра, сообщите в полицию!
Роза, с девочкой на руках, тяжело ступая, побежала вниз, а Бьорн шагнул навстречу Грязному, со всей силы ударив его плечом в корпус. Сцепившись, они повалились в снег.
Камилла долго ворочалась без сна, что-то мучило, какая-то тяжесть в душе, непокой. Она не дружила с ночью – ночь ходила в черном балахоне, ее языком пели волки, под ногами ее шелестели кусты. Камилла не любила разглядывать и никогда не рисовала ее жуткие траурные одежды. Лежать без сна – хуже не бывает… Тьма стала так невыносима, что, протянув руку, Камилла включила ночник, обычно едва освещавший край постели. Но сейчас свет лампы вдруг усилился, с каждой секундой он разгорался сильнее, и Камилла обнаружила, что Томаса нет рядом.
Она резко села. Ночник, как по команде, погас. Снова мрак… Может, задела провод? Камилла нашарила ногами тапочки, сунула в них ноги, накинула пеньюар и потихоньку вышла в коридор. Она не могла звать мужа, не могла сказать ему о своем страхе. Взрослая женщина боится темноты, это нелепо. Несколько шагов по направлению к кухне, выходящей в гостиную, и стало понятно: что-то таилось в темноте, между мойкой и кухонным островком, что-то скреблось и тяжко вздыхало. Ночь! Ночь скреблась своими длинными когтями, вздыхала ветром в каминной трубе. Камилла приросла к месту, чувствуя, как гуляет по голым ногам весенняя стужа. Дверь в сад открыта… Деревья в саду качают голыми ветвями, едва различимы в окне их силуэты. Где Томас?! Здесь ночь, Томас!
Из-за края стола медленно показались два горящих глаза – ночь пристально смотрела, как она стоит, прижавшись к косяку. Потом ночь приподнялась с колен, распрямила спину, чудовище в черном балахоне, вывалянное в снегу, мокрый снег налип на уши, полосами лег на лицо… Усы, господи, у ночи есть усы! Ночь раскрыла пасть, блеснули ее крепкие зубы… Камилла закричала от страха и… проснулась.
Сердце громко стучало в груди. Камилла протянула руку и зажгла ночник. Томаса нет, его постель не измята… Она с трудом вспомнила, что муж дежурит в больнице. В доме сегодня ночь, а его нет… Что-то тихо стукнуло, будто кто-то перевернул на кухонном столе жестяную банку с печеньем. Докатившийся звук был едва различим, но Камилла похолодела, она знала, что не ошиблась – кто-то был на кухне. Она нашарила тапочки, накинула пеньюар и тихими шагами пошла по коридору.
В гостиной луна светила в окно, деревья отбрасывали на стекла легкие призрачные тени; дверь на террасу была распахнута, вот откуда этот жуткий сквозняк. Ноги совсем заледенели…
Между мойкой и островом выросла темная гора, потом исчезла, тут же выставились два желтых горящих глаза. Камилла хватала ртом холодный воздух. В отчаянном приступе смелости она решила победить ночь или хотя бы побороться и нашарила на стене рядом с дверью выключатель. Когда вспыхнул свет, чудовище, прятавшееся на ее кухне, гремевшее ее банкой с печеньем, в два прыжка пересекло гостиную и кое-как, боком протиснувшись в дверь, выскочило в сад. Оно оказалось енотом невероятных размеров, с медведя, пожалуй, с полосатым хвостом и острой мордой…
…Томас, приехавший с работы в девять утра, встретил известие о ночном происшествии заливистым смехом, и Камилла вдруг почувствовала облегчение: если он смеется, значит, все в порядке. Подумаешь, енот. Не конец света. Она помнила, что не заперла дверь в сад на шпингалет. Голодному зверю пришлось просто толкнуть ее, чтобы проникнуть на кухню. Огромный, с медведя? Томас привлек ее к себе и поцеловал в макушку. «Енот, да не тот! У страха глаза велики, моя милая, моя дорогая Милла…» – «Спасибо», – ответила Камилла, испытывая к нему благодарность за здравомыслие.
Все эти дни после приезда из Осло она будто летала на крыльях, сама не понимая, что с ней. Ее переполняла любовь. Восторг, нежность, гордость, обожание – все эти чувства к мужу укрупнились многократно. Были минуты, когда она думала, что рухнет перед ним на колени и начнет целовать ему руки – а он просто сидел рядом на диване и читал какой-нибудь научный журнал, пока она смотрела фильм. Их ночи тоже стали горячи. Жарче, чем в медовый месяц. За утренним кофе он иногда пристально всматривался в ее лицо с распухшими губами, словно изучал нового пациента, она краснела, думая, что он вспоминает ее, ночную. Но ее смущение не забавляло его, он оставался серьезен.
