— Дай мне, — сказал Брут. — Я открою.
— Нет, уже все нормально, — ответил я. Ключ наконец попал в скважину и повернулся. Через секунду мы оказались внутри. Мы сгрудились за подъемной дверью и смотрели, как мимо тюрьмы проехал грузовик, развозящий свежий утренний хлеб. Рядом с собой я слышал неровное дыхание Джона Коффи. Оно напоминало звук двигателя, который давно не смазывали. Когда мы выходили, Джон легко придерживал подъемную дверь для всех нас, но на этот раз мы его даже не просили, это было исключено. Мы с Брутом подняли дверь, а Харри провел Джона вниз по ступенькам. Великан шел тяжело, но все же спустился. Мы с Брутом быстро юркнули за ним, потом опустили за собой дверь и снова закрыли на замок.
— Боже, я думаю, мы… — начал Брут, но я одернул его, резко толкнув локтем в ребра.
— Не надо говорить, — остановил его я. — Даже думать не смей, пока он не окажется в своей камере.
— А еще надо позаботиться о Перси, — сказал Харри. Наши голоса эхом отдавались в гулком тоннеле. — Вечер не закончится, пока мы его не успокоим.
Как оказалось позже, вечер был далеко не закончен.
Часть 6
Коффи проходит Милю
Я сидел в солярии Джорджии Пайнз с отцовской ручкой в руке. Время остановилось для меня, — я вспоминал ту ночь, когда мы с Харри и Брутом вывезли Коффи из блока к Мелинде Мурс, пытаясь спасти ей жизнь. Я уже писал о том, как мы напоили наркотиками Вильяма Уортона, хвастливо называвшего себя вторым Крошкой Билли, о том, как мы запаковали Перси в смирительную рубашку и затащили в комнату с мягкими стенами в конце коридора. Я писал о нашей странной ночной поездке — жутковатой и волнующей одновременно — и о чуде, свершившемся в конце пути. Мы видели, как Джон Коффи спас женщину, находившуюся не просто на краю могилы, но и, как нам казалось, на самом ее дне.
Я писал, очень смутно ощущая текущую вокруг меня жизнь приюта «Джорджия Пайнз». Пожилые люди спускались на ужин, потом ковыляли в Центр отдыха (да, здесь вы можете усмехнуться) принять вечернюю порцию мыльных опер. Вроде бы я помню, как мой друг Элен принесла бутерброд, я поблагодарил, а потом съел его, но совсем не могу сказать, ни в котором часу она приходила, ни с чем был этот бутерброд. Я почти целиком находился там, в 1932-м, когда мы покупали бутерброды у старого Тут-Тута с тележкой, расписанной библейскими изречениями, за пять центов — с холодной свининой, за десять — с говядиной.
Помню, как стихал шум, когда жившие здесь ископаемые готовились к очередной ночи чуткого и беспокойного сна. Я слышал, как Микки — может быть, не самый лучший здесь санитар, но уж точно самый добрый — напевает своим чистым тенором «Долину Красной реки», проходя по комнатам и раздавая вечерние лекарства: «Из долины, говорят, ты уезжаешь… Будет ясных глаз твоих нам очень не хватать…». Эта песня опять напомнила мне о Мелинде и о том, что она сказала Джону, когда произошло чудо. «Ты мне снился. Мне снилось, что ты блуждаешь в темноте, как и я. Мы нашли друг друга».
В Джорджии Пайнз стало тихо, наступила полночь и прошла, а я все писал. Я дошел до того места, где Харри напомнил нам, что даже если мы доставили Джона в тюрьму незамеченными, нас еще ждет Перси. «Вечер еще не закончен, пока мы не уладили дело с ним», — примерно так выразился Харри.
На этом месте мой длинный день, исписанный отцовской ручкой, все-таки закончился. Я положил ее, как мне казалось, лишь на секунду, чтобы хоть немного размять затекшие пальцы, — а потом опустил голову на руки и закрыл глаза, чтобы отдохнули. Когда я открыл их опять и поднял голову, на меня через окно глядело утреннее солнце. Я глянул на часы и увидел, что уже девятый час. Я проспал, как старый пьяница, положив голову на руки, около шести часов. Я встал, покачиваясь, чтобы вернуть к жизни свою спину, и подумал, что не мешало бы спуститься на кухню, взять пару гренков и пойти на утреннюю прогулку, а потом посмотрел на кипу исписанных листов, рассыпанных по столу. И сразу же решил ненадолго отложить прогулку. Да, у меня были обязанности, но они могли подождать, мне совсем не хотелось сегодня утром играть в прятки с Брэдом Доланом.
Вместо прогулки я закончил свой рассказ. Иногда лучше заставить себя доделать начатое, несмотря на протесты души и тела. Иногда это единственный способ закончить дело. И сильнее всего, я помню, в то утро мне хотелось освободиться от неотступного призрака Джона Коффи.
— Ладно, — сказал я. — Еще одна миля. Но сначала…
Я прошел по коридору второго этажа в туалет. Пока я стоял там у писсуара, взгляд мой скользнул по детектору дыма на потолке. Я вспомнил, как Элен удалось отвлечь Додана, так что я смог вчера совершить прогулку и выполнить свой маленький долг. Закончил я туалетные процедуры с улыбкой.
Я вернулся в солярий, чувствуя себя лучше (и намного приятнее в области почек). Кто-то — я не сомневался, что Элен, — поставил чайник рядом с моими страницами. И прежде чем снова сесть, я жадно выпил сначала одну чашку, потом вторую. Затем снова уселся, снял колпачок с ручки и принялся писать.
Я уже полностью погрузился в свой рассказ, когда чья-то тень упала на бумагу. Подняв глаза, я ощутил холодок в животе. Это был Долан, он стоял у окна. И улыбался.
— Ты пропустил свою утреннюю прогулку, Поли, — сказал он, — поэтому я пришел узнать, что ты здесь затеваешь. Убедиться, что ты, скажем, не болен.
— Вы очень любезны, сэр. — Мой голос звучал нормально, но сердце колотилось бешено. Я его боялся, и это чувство мне было в новинку. Он напоминал Перси Уэтмора, а его я никогда не боялся… но в те времена я был молод… Улыбка Брэда стала шире, но не стала приятней.
— Мне сказали, что ты находился здесь всю ночь, Поли, сидел и писал свой маленький рапорт. А это очень плохо. Таким старперам, как ты, нужен полноценный отдых.
— Перси, — произнес я, но увидел, как недобро выглядела его улыбка, и понял свою ошибку. Я глубоко вздохнул и начал снова: — Брэд, что ты имеешь против меня?
Секунду он озадаченно смотрел, может, слегка неспокойно. Потом снова заулыбался.
— Старожил. А может, мне просто рожа твоя не нравится. Что ты все-таки там пишешь? Завещание, небось?
Он подошел, вытянув руку. Я прижал ладонью листок, над которым работал, начав сгребать остальные другой рукой, сминая их в спешке, чтобы сунуть под мышку, под одежду.
— Ну-ка, — сказал он, словно ребенку, — на этот раз не получится, старичок. Если Брэд хочет посмотреть, то Брэд посмотрит. А ты сможешь положить это в задолбанный банк.
Он схватил мое запястье своей молодой и неожиданно сильной рукой и сжал его. Боль пронзила мою кисть, словно укус, и я застонал.
