— Здесь не дают приют малихини. — Он сделал шаг вперед и поднял ружье. — Убирайтесь вон. Хеле аки ое!
— Подождите, — сказал Джек, — мы разыскиваем миссис Бхакти, Калабати Бхакти. Нам сказали, что она живет здесь.
— Понятия не имею, кто это. Убирайтесь!
Хотя человек этот и бровью не повел, услышав имя Калабати, висевшее у него на шее ожерелье ничем не отличалось от того, что лежало у Джека в кармане. Ясно, он лжет!
Вдруг Джек услышал, как кто-то произнес:
— Джек!
Калабати спустилась на первый этаж вслед за Моки посмотреть, кто пришел, и осталась стоять в темном коридоре, наблюдая за происходящим. Внизу стояли двое, промокшие, в рваной одежде. Один — азиат огромного роста, второй — до боли знакомый, среднего роста, темноволосый, темноглазый, с белым цветом кожи, похожий на кавказца. Но лишь когда он произнес ее имя, она узнала его окончательно. Не может быть!
Несмотря на прилипшие ко лбу мокрые волосы, несмотря на то, что усталость делала его старше, это не мог быть никто другой. Сердце едва не выскочило у нее из груди.
Женщина бросилась к Джеку, протягивая к нему руки. Никогда еще она не была так рада чьему бы то ни было появлению.
— Джек! Я думала, тебя нет в живых! — Она обвила руками его шею и прижалась к нему.
Джек тоже обнял ее, но без особого энтузиазма.
— Да, это я, — сказал он сдержанно. — Вот приехал узнать, как ты живешь.
Она чуть отступила назад, все еще изумленно глядя на него:
— Но когда я оставила тебя, ты был…
— Я залечил раны — сам.
Калабати почувствовала, как Моки приближается к ней сзади. Обернувшись, она с облегчением увидела, что он опустил ствол винтовки. Она выдавила из себя улыбку:
— Моки, это Джек. Мой старый, хороший друг.
— Джек? — переспросил он, метая взгляды то в нее, то в пришельца. — Тот самый Джек, которого ты любила и который погиб в Нью-Йорке? Тот самый?
— Да. — Она в замешательстве посмотрела на Джека. — Как видишь, я ошиблась, считая его погибшим. Разве это не замечательно? Джек, это Моки.
У Калабати перехватило дыхание. Реакцию Моки невозможно предугадать. Он вообще стал непредсказуемым, точнее сказать, неуравновешенным, с тех пор как в нем стали происходить все эти перемены.
Моки, улыбаясь, протянул Джеку руку:
— Алоха, Джек. Рад приветствовать тебя в своем королевстве.
Калабати заметила, как напряглись мышцы на лбу Моки, когда он сжал руку Джека, и как тот слегка поморщился, прежде чем улыбнуться.
— Благодарю, Моки. А это мой хороший друг, Ба Тху Нгуен.
Теперь настала очередь Моки морщиться, когда вьетнамец пожимал ему руку.
— Вы как раз вовремя, — сказал Моки, — мы собирались отправиться на церемонию.
— Может быть, нам лучше остаться дома? — спросила Калабати. — Тем более что к нам пришли.
— Чепуха! Они пусть идут с нами. Я просто требую этого.
— Уж не собираетесь ли вы выйти наружу? — поинтересовался Джек.
— Конечно. Мы должны подняться в горы, туда, где горят огни. Ночные твари не помешают нам. Тем более что они избегают высокогорных районов. Вы удостоены чести наблюдать церемонию ножа.
Моки уже рассказал ей о церемонии, которую придумал вместе с ниихаусцами. Она должна была стать повторением кровавой драмы, происшедшей накануне. У Калабати не было ни малейшего желания участвовать в этой церемонии, и приход Джека явился хорошим поводом, чтобы остаться.
— Моки, — сказала Калабати, — почему бы тебе не сходить одному? Наши гости замерзли и промокли.
— Да, — поддержал ее Джек, — а как быть с дождем? Мы немного…
— Ерунда! Возродившийся к жизни огонь Халеакалы высушит вашу одежду и вернет вам силы.
— Отправляйся один, Моки, — сказала Калабати, — без нас Церемония вполне может состояться, а вот без тебя ничего не получится.
В глазах Моки легко можно было прочесть: «Оставить тебя здесь, с твоим бывшим любовником? Ты за дурака меня считаешь?» Он обернулся к Джеку:
— Если вы не пойдете, я это сочту оскорблением.
— Гостям не пристало оскорблять хозяина, — сказал огромный вьетнамец.
Калабати заметила, как Джек и Ба быстро переглянулись между собой, потом Джек повернулся к Моки:
— Мы не можем отказаться от такой чести. Ведите нас.
Калабати тряслась в «исуцу-трупер», который вел Моки к освещенной пламенем вершине Халеакалы.
— А что это за церемония? — спросил Джек, сидевший позади Калабати.
— Скоро сами увидите, — ответил Моки.
— Это традиционный обряд или что-то другое?
— Не совсем традиционный, — ответил Моки, — хотя и с элементами традиционных обрядов — древние гавайцы часто приносили жертвы в честь Пеле. Но этот обряд я сам придумал.
Оборачиваясь назад, Калабати видела лишь силуэты Джека и его немногословного спутника.
— Пеле? — переспросил Джек.
— Это гавайская богиня огня, — пояснила Калабати, — повелительница вулканов.
— Что же будем там делать? Бросать в пропасть ананасы и кокосовые орехи?
Моки рассмеялся, поворачивая машину:
— Пеле не нужны ни фрукты, ни кокосы. Она требует настоящие жертвы — людей.
Джек хмыкнул.
— Он не шутит, — сказала Калабати.
Джек ничего не ответил, но даже в темноте женщина почувствовала на себе его взгляд. Она понимала его немой вопрос: как могла она дойти до такого? Ей хотелось все объяснить, но при Моки это было невозможно.
По мере приближения к Красной горе и обсерватории дорога становилась все лучше. Моки остановил машину примерно в четверти мили от вершины, и они вчетвером пошли пешком к кромке кратера, освещаемые холодным светом какой-то странной луны.
А там, примерно милей ниже, бушевало пламя. Бурлящий центр кратера — конечная точка, куда по каким-то неведомым каналам доставлялась расплавленная начинка земли, — находился в постоянном движении. Пузыри вздымались и лопались на его подернутой рябью поверхности, разбрызгивая во все стороны жидкую лаву.
Гейзеры лавы били вверх, словно фонтаны воды, выбрасываемые китом, образуя в воздухе оранжевые арки высотой в тысячи футов. И среди этого хаоса, среди вакханалии всеобщего разрушения неизменным оставался только вливающийся в океан раскаленный поток.
Даже здесь, на высоте тысячи футов, несмотря на холодный ветер, дующий в спину, их обдавало жаром вулкана. Калабати наблюдала, как Джек согревает руки, вытянув их перед собой, как поворачивается мокрой спиной к пламени. Он, должно быть, совсем закоченел. Азиат тоже поворачивался в разные стороны, просушивая одежду.
— Я понял, почему Пеле стала вести себя так хуху, — говорил Моки, стараясь перекричать гул Халеакалы, — она увидела, как ее народ отходит от древнего образа жизни и становится малихини по отношению к своим собственным традициям. Она подает нам знак.
