относиться ко мне она должна как к чему-то иному. А Белла этого не делала — никогда не подчёркивала разницы...
Как бы мне так помягче начать...
— Значит, официантка была симпатичной?
Она снова выгнула бровь. — Хочешь сказать, что ты не заметил?
Как будто какая-нибудь другая женщина могла отвлечь моё внимание от Беллы! И что это она сегодня одни глупости мелет!
— Нет, я не обратил внимания. У меня было полно, чем занять мысли. — И не в последнюю очередь тем, как мягко облегала её та тонкая блузка...
Хорошо, что сегодня на ней этот уродливый свитер.
— Бедная девушка, — улыбнулась Белла.
Ей понравилось, что я совсем не заинтересовался официанткой. Это мне было вполне понятно. Сколько раз я сам воображал Майка Ньютона размазанным по стенке кабинета биологии?
Она не была в состоянии постичь одной вещи: её человеческие чувства, плод семнадцати коротких смертных лет, не могли равняться по силе со страстью бессмертного, которая росла во мне целое столетие.
— Кое-что из того, что ты сказала Джессике… — Я больше не мог сохранять спокойно-небрежный тон. — М-м... словом, мне это не понравилось.
Она немедленно заняла оборонительную позицию.
— А ты как хотел? Нечего было шпионить. Сам знаешь пословицу про тех, кто подслушивает.
Пословица гласит: "Тот, кто подслушивает, добра о себе не услышит".
— Я честно предупреждал тебя, что буду слушать, — напомнил я.
— А я честно предупреждала, что тебе не понравится кое-что из того, о чём я думаю.
А, она вспомнила про то, как я заставил её расплакаться. От стыда и раскаяния я хотел провалиться сквозь землю. Даже голос охрип.
— Да, предупреждала. И всё-таки ты не совсем права. Я хочу знать всё, о чём ты думаешь. Я только не хочу... ну... есть некоторые вещи... я не хочу, чтобы ты о них думала.
Опять полуправда-полуложь. Я обязан был ей сказать, что она не должна испытывать ко мне нежных чувств. Но как же мне хотелось, чтобы она любила меня! Ещё бы мне этого не хотелось!
— Это большая разница, — проворчала она, покосившись на меня.
— Но это неважно, я не о том хотел...
— А о чём?
Она наклонилась ко мне, поставив локти на стол и положив шею на сложенные чашечкой ладони. Я отвлёкся — опять она заворожила мой взгляд. Какая у неё, должно быть, нежная кожа...
"Не отвлекайся", — скомандовал я себе.
— Ты и вправду думаешь, что я нравлюсь тебе больше, чем ты мне? — спросил я. Ну и вопрос! Звучало-то как по-дурацки, слова какие-то нелепые...
Её глаза расширились, дыхание перехватило. Она быстро-быстро заморгала и отвернулась. Воздух с шумом, короткими толчками вырывался из её груди.
— Опять ты?.. — еле слышно прошептала она.
— Что?!
— Ослепляешь меня, — призналась она, насторожённо поднимая на меня глаза.
— О...
Хмм... Не уверен, что могу что-либо с этим поделать. И тем более не уверен, что хочу с этим что-то делать! Я ослепляю её? Прекрасно! Значит, я всё ещё на это способен! Хочу и буду ослеплять! Вот только дальнейшему течению беседы это только мешало.
— Не твоя вина, — вздохнула она. — Ты ничего не можешь с этим поделать.
— Ты на мой вопрос отвечать собираешься? — Пусть не пробует отвертеться!
Она уставилась в стол. — Да.
А дальше — молчок.
— Что "да"? Ты собираешься отвечать или — да, ты действительно так считаешь? — нетерпеливо спросил я.
— Да, я действительно так считаю, — сказала она, не глядя на меня. В голосе её звучала едва заметная печаль, на щеках снова вспыхнул румянец, а зубы принялись терзать губу.
И тут я понял, насколько трудно ей далось это признание — ведь она искренне верила в это. А я выказал себя форменным трусом! Да чем же я лучше Майка? Я, как и он, вынуждал её признаться в своих чувствах прежде, чем признался ей в своих собственных! И неважно, что мне казалось, будто я чётко дал ей понять, пусть и без слов, чтó чувствую по отношению к ней. Мне не удалось донести это до неё, так что — какие могут быть мне оправдания?
— Ты считаешь неправильно. — Я вложил столько нежности в эту фразу, что она просто обязана была её расслышать.
Белла вскинула на меня непроницаемые глаза. По ним ничего нельзя было прочитать.
— Ты не можешь этого знать, — прошептала она.
Она думала, что я недооцениваю её чувства, поскольку не могу прочитать подтверждения им в её мыслях, но на самом деле она недооценивала мои.
— Что заставляет тебя так думать? — допытывался я.
Долгое время она лишь смотрела на меня — морщинка между бровями, губа закушена. В миллионный раз я в отчаянии спрашивал себя: ну почему же я не могу слышать её, как всех других?
Я уже был готов умолять её сказать, о чём она так напряженно думает, но Белла подняла палец, призывая меня к молчанию.
— Дай мне подумать, — попросила она.
Ах, оказывается, она просто собиралась с мыслями. Тогда я могу быть терпеливым.
Или хотя бы притвориться таковым.
Она сцепила ладони, то сплетая, то расплетая тонкие пальцы. Казалось, что они жили собственной жизнью, словно не принадлежали ей. Наконец, она заговорила, не отрывая взгляда от своих переплетённых рук.
— Ну, если не говорить о том, что и так понятно, без объяснений, — зашептала она, — то иногда... Я, конечно, не могу быть уверена, я же не умею читать мысли... Но иногда мне кажется, что ты как будто прощаешься, хотя говоришь о чём-то совершенно другом... — Она не подняла глаз.
От неё ничего не могло укрыться! Понимала ли она, что с моей стороны было слабостью и эгоизмом продолжать навязывать ей своё общество? Как низко упал я в её мнении?
— В самую точку! — выдохнул я и вдруг с ужасом увидел, как боль исказила её черты. Я поспешил опровергнуть её предположение:
— Вот именно поэтому ты совершенно неправа... — начал было я, но тут же оборвал фразу, вдруг припомнив слова, с которых она начала своё объяснение. Они скреблись у меня в мозгу, хотя я и не был уверен, что ухватил их смысл. — Подожди, что ты имеешь в виду под "понятно без объяснений"?
— Да посмотри же на меня! — взмолилась она.
Но я же смотрел! Я только и делал, что смотрел на неё. Вернее, любовался. Что она хотела этим сказать?!
— Я же такая обыкновенная, — пояснила она. — Единственное, в чём я просто гений — так это во всякой гадости, типа способности попадать в разные опасные передряги и неуклюжести, доходящей до анекдота. И посмотри на себя. — Она помахала рукой в мою сторону, как будто то, о чём она говорила вообще не нуждалось в дальнеших объяснениях.
Она считала себя обыкновенной? Считала себя не идущей ни в какое сравнение с моей выдающейся персоной?! В чьём понимании? Глупых, тупых и слепых людишек вроде Джессики или мисс Коуп? Да как же она могла не осознавать, что она — самая прекрасная... самая исключительная... самая... Слова какие-то бесцветные, маловыразительные... Разве такими словами надо было говорить о ней?!
