— Билл, он тогда только чуть-чуть заикался. А теперь ужасно. Ты заметил, что он заикается?
— Да… есть немного.
— Но мозги у него не заикаются… понимаешь, о чем я?
— Да.
— В любом случае, я говорю тебе это, чтобы ты не спрашивал Билла о его младшем брате, если хочешь, чтобы он стал твоим другом. Не задавай ему об этом никаких вопросов. Он до сих пор переживает.
— Я бы тоже переживал. — Тут Бен вспомнил, очень смутно, о маленьком мальчике, которого убили прошлой осенью. Задался вопросом, думала ли его мать о Джордже Денбро, когда давала ему часы, которые он сейчас носил, или о более поздних убийствах. — Это случилось сразу после большого наводнения?
— Да.
Они добрались до перекрестка Канзас и Джексон-стрит, где им предстояло расстаться. Повсюду бегали дети, играли в салочки или перекидывались бейсбольными мячами. Мимо важно прошел придурковатого вида мальчик в длинных синих шортах и енотовой шапке, как у Дэйви Крокетта,[105] повернутой задом наперед, так что хвост енота висел между глаз. Он катил хула-хуп и кричал: «Сейчас осалю обручем! Хотите, осалю?»
Эдди и Бен, улыбаясь, проводили его взглядом.
— Ну, мне пора, — сказал Эдди.
— Подожди, — остановил его Бен. — У меня идея, если ты действительно не хочешь попасть в приемное отделение.
— И какая? — Эдди посмотрел на Бена с сомнением, боясь и надеяться.
— У тебя есть пятицентовик?
— Есть десятик. А что?
Бен окинул взглядом бордовые пятна на рубашке Эдди.
— Зайди в магазин и купи шоколадное молоко. Половину вылей на рубашку. Потом иди домой и скажи маме, что случайно опрокинул на себя стакан.
Глаза Эдди сверкнули. За четыре года, прошедших после смерти отца, зрение матери заметно ухудшилось. Из тщеславия (и потому, что не водила автомобиль) она отказывалась пойти к окулисту и заказать очки. Засохшие пятна крови и шоколадного молока выглядели одинаково. Так что…
— Может, и выгорит.
— Только не говори ей, что это моя идея, если она сообразит что к чему.
— Не скажу. Еще увидимся, аллигатор.
— Хорошо.
— Нет. — Эдди покачал головой. — Когда я так говорю, тебе положено ответить: «До скорого, крокодил».[106]
— Ох. До скорого, крокодил.
— Уловил, значит. — Эдди улыбнулся.
— Знаешь что? А вы правда клевые парни.
Эдди смутился; чего там, занервничал.
— Это Билл клевый, — ответил он и ушел.
Бен какое-то время наблюдал, как он идет по Джексон-стрит, потом повернул к своему дому. Отшагав три квартала, увидел на автобусной остановке на углу Главной улицы и Джексон-стрит три ну очень знакомые фигуры. Но Бену чертовски повезло: они стояли к нему спиной. Он нырнул за зеленую изгородь, с гулко бьющимся сердцем. Пять минут спустя к остановке подъехал автобус, следовавший по маршруту Дерри — Ньюпорт — Хейвен. Генри с дружками затоптали окурки и поднялись в салон.
Бен подождал, пока автобус скроется из виду, и лишь потом поспешил домой.
8
В тот вечер с Биллом Денбро случилось ужасное. Случилось уже во второй раз.
Его мама и папа смотрели телевизор внизу, сидя по краям дивана, как подставки для книг. А ведь было время, когда семейную гостиную, где стоял телевизор (ее дверь открывалась на кухню) наполняли разговоры и смех. Иной раз они говорили и смеялись так громко, что заглушали телевизор. «Заткнись, Джорджи!» — ревел Билл. «Перестань хапать весь попкорн, и я заткнусь, — отвечал Джордж. — Ма, пусть Билл поделится со мной попкорном». — «Билл, дай ему попкорн. Джордж, не зови меня „ма“. Так овцы блеют». Или отец рассказывал анекдот, и они все смеялись, даже мама. Джордж не всегда понимал соль анекдота, Билл это знал, но смеялся, потому что смеялись все.
В те дни мама и папа тоже были книжными подставками на диване, но он и Джордж — книгами. Билл пытался быть книгой, лежащей между ними, когда они смотрели телевизор после смерти Джорджа, и работа эта грозила превратить его в ледышку. С обеих сторон они источали на него холод, и обогреватель Билла просто не мог с этим справиться. Ему не оставалось ничего другого, как уходить, потому что от этого холода леденели щеки и слезились глаза.
— Хо-отите послушать анекдот, который сегодня ра-ассказали в ш-ш-школе? — однажды, пару месяцев назад, предпринял он очередную попытку.
Родители не отреагировали. На экране преступник умолял своего брата священника спрятать его.
Отец Билла оторвался от последнего номера «Тру»,[107] который пролистывал, и с легким удивлением посмотрел на Билла. Потом вернулся к журналу. На раскрытой странице охотник, распростертый на сугробе, смотрел на огромного рычащего белого медведя. Статья называлась «Покалеченный убийцей из Белой пустыни». «Я знаю, где находится белая пустыня, — подумал Билл. — Аккурат между моими папой и мамой на этом диване».
Мать даже не подняла головы.
— Э-этот анекдот о то-ом, с-скольно нужно ф-ф-французов, чтобы в-в-вернуть ла-ампочку. — Билл почувствовал, как на лбу выступила пленочка пота — так иногда бывало в школе, когда он знал, что учительница очень уж долго игнорировала его и вот-вот должна вызвать. Говорил он очень уж громко, но не мог заставить себя понизить голос. Слова эхом отдавались у него в голове, как звон обезумевших колоколов, отдавались, били, отдавались снова. — В-вы знаете с-с-сколько?
— Один, чтобы держать лампочку, и четверо, чтобы поворачивать дом, — рассеянно ответил Зак Денбро, после чего перевернул страницу журнала.
— Ты что-то сказал, дорогой? — спросила мать, а на экране телевизора священник советовал брату, который был бандитом, пойти в полицию и молить о прощении.
Билл сидел потный, но замерзший… такой замерзший. Ему было так холодно, потому что в действительности он не был единственной книгой между двумя концами подставки; Джордж тоже присутствовал, только Джордж, которого он не мог видеть, Джордж, который никогда не требовал попкорна и не кричал, что Билл щиплется. Этот другой Джордж никогда ничего не ломал и не портил. Это был однорукий Джордж, бледный, молчаливо задумчивый, залитый бело-синим отсветом телеэкрана, и, возможно, мощный поток холода в действительности шел не от родителей, а от него; возможно, именно Джордж и был истинным убийцей с белых просторов. И наконец Билл убежал от этого холодного, невидимого брата в свою комнату, где ничком повалился на кровать и заплакал в подушку.
Комната Джорджа оставалась такой же, как и при его жизни. Однажды, где-то через две недели после гибели Джорджа, Зак собрал его игрушки в картонную коробку с тем, как предположил Билл, чтобы отдать их «Доброй воле», «Армии спасения» или какой-нибудь еще благотворительной организации. Шерон Денбро увидела, как Зак выносит коробку из комнаты Джорджа, и ее руки взлетели к голове, словно испуганные белые птицы, вцепились в волосы, а пальцы сжались в кулаки. Билл при этом присутствовал и привалился к стене, потому что ноги вдруг перестали его держать. Мать выглядела такой же безумной, как Эльза Ланчестер в фильме «Невеста Франкенштейна».[108]
