Но в грандиозных планах имелась одна загвоздка. При почти неисчерпаемых природных ресурсах страны, – людские ее резервы находились в критическом состоянии. Слишком большим числом погубленных миллионов было уплачено за победу…
Сталин осознал проблему и задумался о путях ее решения, когда только-только стал ясен исход второй мировой.
И уже в конце сорок четвертого года начался поход за увеличение рождаемости: появилось звание «Мать-героиня» и одноименный орден, заработала система льгот и поощрений многодетным семьям.
После войны грянул полный запрет абортов, и крайне суровые наказания для подпольных акушеров. Об полном отсутствии противозачаточных средств и говорить не приходится, – презервативы и те продавались по рецептам. Процедура развода стала чуть ли не сложнее, чем в иных католических странах…
Более того, в традиционно мусульманских регионах СССР началось, с указания столичного начальства, некоторое шевеление в области возрождения национальных традиций. И много лет спустя бывшие ответственные работники, ставшие персональными пенсионерами, на полном серьезе уверяли, что прорабатывался вопрос о возрождении… многоженства.
Все это, конечно, работало на достаточно отдаленную перспективу.
А людей остро не хватало сейчас. И Сталин отменил смертную казнь. Власовцы, бандеровцы, пособники и просто уголовники, валящие лес и добывающие золото, были гораздо полезнее для страны, чем поставленные к стенке. И в мемуарах политических сидельцев тех лет упоминается засилье в лагерях бывших пособников врага, ранее, в годы войны, без особых затей расстреливаемых…
* * *
Высшую меру шпион Ваня не получил.
Более того, миновал его даже «тяжеляк» (двадцать пять лет лагерей), заменивший расстрел для особо закоренелых врагов народа, – от части облыжных обвинений удалось отмазаться.
Яван Яфимович на пятнадцать лет поехал валить лес в республику Коми, в Печорлаг…
Одна из хрущевских амнистий – грянувшая к сорокалетнему юбилею революции – заменила ему последние пять лет лагеря на поселение. Изменения, впрочем, оказались минимальными – отвратный климат, тяжелая работа и скудная еда остались теми же.
Хотя многие из поселенцев, попривыкнув, и после окончания своих сроков оставались жить на севере. Но только не Яван Яфимович. Как перелетных птиц неведомый инстинкт ведет за тысячи километров к их гнездовьям, так и его неудержимо тянуло в родные леса и болота.
И он вернулся – одинокий, на исходе пятого десятка мужик, как-то незаметно растративший всю жизнь на шпионские игрища…
От крестьянского труда совсем отвык, работал продавцом и одновременно директором крохотного сельского магазинчика, занимающего половину стоявшей на берегу халупы, – другая половина служила Явану Яфимовичу казенным жильем. Позже, когда построили новую торговую точку, – кирпичную и более просторную, – хибара перешла в полное владение вышедшего на пенсию экс-шпиона…
* * *
Вот, собственно, и вся шпионская история.
Но случился у нее эпилог – спустя тридцать лет. Пятнадцатилетний Пашка Граев долго уговаривал старика показать логово диверсантов и шпионов абвера… И однажды уговорил-таки.
Плыли долго – длинная и узкая лодка бывшего шпиона приводилась в движение маломощным и астматическим мотором «Салют»…
Пашку ждало разочарование – ничего загадочного и любопытного от шпионского гнезда не уцелело. По словам Явана Яфимовича, немцы схитрили. Размещенные вокруг аппель-плаца бараки были пустышкой, декорацией – и несколько бомбовых ударов по ним не причинили особого вреда. Настоящий же разведцентр располагался под землей – была тут у шведов в давние времена небольшая каменоломня, брали камень для строительства крепости, чтобы не возить за тридевять земель… Немцы расширили и оборудовали катакомбы, проложили коммуникации – воду, электричество, канализацию.
Увы, Пашке Граеву не довелось пошастать в таинственных подземельях, где скелеты в эсэсовских мундирах сжимают в костяшках истлевших рук поржавевшие «шмайссеры». Ведущий под землю ход оказался перекрыт обвалом – не то естественным, не то вызванным взрывом… Пришлось удовлетвориться лишь рассказами старика.
Однако место Граев запомнил хорошо.
Глава тринадцатая. А в это время Бонапарт переходил границу…
Что нехорошо и против нравственности, так мне на это ровным счетом наплевать.
– Не передумал? – с тоскливой надеждой спросил капитан Орлов. – У меня все наготове: катер есть на воздушной подушке – зверь-машина, и всех разом заберет, и огнем с берега прикроет… Всего неделя, как получили, в деле не использовали – кураты о нем пока не знают. «Ибрис» в военном варианте. Не «Самум» и не «Зубр», конечно, – но два КПВТ стоят… Ребята надежные есть, пятеро, – хоть в огонь, хоть в воду, б-а-а-льшие счеты на той стороне имеют. Неужто тебе шесть штыков и огневая поддержка лишними будут?
Орлов очень хотел на тот берег. В последние дни, после страшной смерти племянника, он изменился: стал молчалив и угрюм, не слышно ни обычных шуточек-прибауточек, ни рыбацких баек о вот такенных лососях. Временами в разговоре замолкал, смотрел куда-то отсутствующим взором, сразу видно – не здесь человек. Граеву такие симптомчики были знакомы, и на месте пограничного начальства он бы встревожился и принял бы меры: Митя Чередниченко после смерти брата, под Урус-Мартаном на фугасе подорвавшегося, тоже такой вот, сам не свой, ходил, а потом тако-о-ое учудил…
– Нельзя, – отрезал Бомбер. – Ни самому нельзя, ни людям. Думаешь, на той стороне на тебя полное досье не лежит? Лежит, и во всех видах ты там, молодой да красивый. Так что ты мне тут международный конфликт не провоцируй. Как говорится: один солдат – уже знамя, уже армия.
– Ну а катер-то хоть? – не сдавался пограничник. – Всяко ведь по-мирному уйти не получится. Начнут с берега по лодкам садить – охота тебе, дело сделав, в последний момент загибаться?
– Нельзя. Пусть лучше все там ляжем, чем катер твой на мелководье подобьют. Ты свою задачу знаешь, и давай без самодеятельности.
– Знаю…
Орлов, помрачнев еще больше, отвернулся. Смотрел в угол, о чем-то задумавшись…
– Не ссы, граница, – сказал Валет, фартовый человек. – Всё шито-крыто заделаем. Ты ж знаешь, если я за дело берусь – комар носа не подточит.
Орлов промолчал, Крапивин же продемонстрировал родственнику кулак – судя по всему, отнюдь не в шутку. Отношение его к брату весьма напоминало родственные чувства библейского Каина к Авелю – разве что до смертоубийства дело не доходило. Однако, хоть сторожем своему непутевому брату Крапивин-старший никак не мог считаться, карьера его замерла пятнадцать лет назад на звании капитана во многом благодаря Валету, – самому дерзкому и удачливому на все Принаровье контрабандисту. Валет же, напротив, зла на брата не таил. И, надо понимать, согласился участвовать в операции ради него.
