Джеймс Риз - Книга колдовства

Итак, они провели пять дней в Риме, переходя из одной картинной галереи в другую, пока Асмодею не надоело сдерживаться и вести себя «благоразумно». Поэтому им пришлось отправиться в Колизей. В тот день, о котором идет речь, им предстояло вернуться в гостиницу к полуночи. И они оба вернулись довольные (если слово «довольные» в данном случае уместно), получив то, что хотели. Однако причины для довольства у них были разные. Асмодею понравились истории, связанные с Колизеем, то есть рассказы о боях гладиаторов, а Себастьяна обнаружила в себе способность общаться с духами древней арены, с призраками давних и нынешних времен. Получив от них должный настрой, она опять услышала призыв новой ведьмы. Гораздо меньше ей понравилось то, сколько отчаяния слышалось в этом призыве.

«Ты никогда не бывала здесь, милая Аш? Думаю, нет. Ведь ты живешь по ту сторону Атлантического океана с тех самых пор, как в первый раз пересекла его, non?[169] Если ты еще не бывала в Риме, я дам тебе совет: НЕ ПРИЕЗЖАЙ СЮДА.

Ты написала мне о своем обручении со смертью, и я все поняла, ибо с сестрами подобное случалось и до тебя. Они страдали от этого, но в то же время получали некое преимущество. Что касается Рима — милочка, послушай меня. Мертвецы в этом городе буквально повсюду, и я боюсь, что для такой ведьмы, как ты, пребывание здесь будет мучительно. Настолько мучительно, что сила, полученная от общения с мертвыми, попросту не оправдает себя — за нее придется заплатить слишком большую цену. Тут каждый камень вопиет к небесам, как сами мертвые. Неупокоенные — кажется, так ты называешь их? Тех, кто умер, но не покинул землю и задержался в этом мире, дабы потребовать своего рода возмещения потерь? Особенно громко умершие взывают к тем, кто их слышит, в Колизее.

Дух этого места до крайности напряжен. До такой крайности, что даже простые смертные ощущают это и, сами не понимая отчего, стремятся к крайностям. О, это страшное место (так скажет любой нынешний житель Рима): его темные каменные коридоры полны теней, плотно населены теми, кто живет на грани. Они воруют, занимаются любовью, торгуют собой — словом, пускаются во все тяжкие. Сейчас я сижу, кутаясь в меха, в удобном экипаже неподалеку от Колизея и чувствую все бесчисленные достоинства этого поистине ужасного места, но мой спутник, увы, требует, чтобы мы двигались дальше. А потому придется убрать письменные принадлежности, запахнуть шубку и отправиться к арке Константина, расположенной неподалеку. На ее стенах я вижу фризы с военными сценами, высеченными в камне. Они очень выпуклые, можно рассмотреть мельчайшие детали, что, несомненно, вызвано игрой падающего на них лунного света. Луна сегодня светит вовсю. Как раз то, что нам, сестрам, нужно. Однако сегодня луна не делает меня сильнее.

Я чувствую крайнюю усталость. Да, я гораздо слабей, чем в ту пору, когда мы с тобой встретились, милая Аш, и даже слабее, чем в тот день, когда мы с Асмодеем прибыли в Рим. Почему? Может, потому что я все время прислушиваюсь к немому зову неведомой сестры и высматриваю ее повсюду? Не знаю. Это меня очень изматывает.

Да. Этого я и боялась. Асмодей ни на минуту не оставит меня здесь одну, наедине с пером, чернильницею и чистыми страницами, то есть наедине с тобой, милая Аш. Он говорит, здесь опасно. Я отвечаю, что меня защитит кучер, но Асмодей отвечает, что именно кучеру он не доверяет больше всего. Так что я снова вынуждена прервать записи.

Когда мы с Асмодеем поедем по той улице, названной именем одного из католических святых, мне придется рассказывать ему все, что написано о ней в моем фолианте, в моей „Mirabilia“ (я так и вижу, как ее безымянный автор сейчас стоит где-то у Колизея, несмотря на прошедшие три сотни лет). Что это, уступка? Компромисс? Так или иначе, но мы с Асмодеем все-таки любим друг друга уже полвека.

Так что à bientôt,[170] продолжим позже, моя дорогая».

Могу только гадать, что именно Себастьяна прочитала в своем древнем фолианте. Сведения, содержащиеся в нем, были по-прежнему точны, ибо Рим искони был центром притяжения для путешественников — по крайней мере, последние двадцать с лишним веков. Но кто, кроме Себастьяны д'Азур, явился бы в Рим с путеводителем, содержащим предостережения относительно обитающих там драконов? И это вместо простых указаний «здесь поверните направо», «здесь поверните налево» и так далее. Правда, обычный путеводитель не принес бы ничего, кроме усталости после экскурсии и галочек в списке памятных мест, которые необходимо осмотреть. Однако Каликсто нуждался в более полных и подробных сведениях о том, что представляет собой Колизей, — возможно, как и ты, дорогая сестра. Поэтому прошу прощения за нижеследующее перегруженное фактами отступление от главной линии моего рассказа. Речь в нем пойдет о тех самых обещанных мне сюрпризах — именно так, во множественном числе, ибо Себастьяна предполагала, что сюрпризов будет два.

Восьмидесятый год нашей эры. Правление императора Домициана. Колизей наконец достроен. Это событие отмечалось гладиаторскими боями, длившимися сто дней подряд, во время которых на арене было умерщвлено пять тысяч животных. Та же судьба постигла множество пленников и гладиаторов, павших под рукоплескания ста тысяч алчущих крови римлян. Конечно, к тому времени, когда на арену Колизея вышла Себастьяна в сопровождении Асмодея, игры гладиаторов — во всяком случае, живых — остались в далеком прошлом. Это место стали использовать как каменоломню, где добывали блоки известкового туфа, ведь Рим в любую эпоху являл собой бесконечную стройку. В результате Колизей стал походить на поросший мхом памятник христианским мученикам, некогда принесшим здесь священные жертвы на алтарь веры. В их память внутри овальных стен Колизея ныне стоит черный крест — святыня, объект поклонения бесчисленных паломников, покрывающих его бессчетными поцелуями. Вся арена заросла самыми разнообразными растениями, как настоящий jardin botanique.[171] Там можно найти образцы флоры со всего света, поскольку семена веками попадали в Колизей вместе с чужеземными пленниками и дикими зверями, чтобы затем упасть на его почву, пока убиенные трепетали в предсмертных конвульсиях. Веками рабы умирали в Риме и для Рима, ради ублажения его богов и развлечения его народа. Себастьяна права: это зрелище мне совсем не хотелось увидеть, и я его, конечно, всячески избегала. Слишком много тревоги оно могло принести.