— Нет, не мелко. Каждого, в чей сон ты приходила хоть раз, ты закрываешь своим щитом. Они больше не доступны Собирателям.
— Но сама я доступна?
— Да, ты отдаёшь все свои силы на защиту других. Когда всему научишься, то станешь Хранителем снов.
А потом ты прислал Хранителя. Он мог защищать только меня. И его больше нет. Учитель, я в растерянности. Поговори со мной. У меня не осталось золотых нитей, чтобы призвать тебя в свой сон, а твой от меня закрыт. Услышь меня, приди. Твоя ученица подошла слишком близко к краю гибели.
Он спрыгнул с подоконника мне на руки, сразу же оказавшись в теплом защитном кольце. Шелковистая шерсть утопила пальцы в невообразимой мягкости. Словно ядовитые когти избавили от хватки что-то в груди. Отпустило.
— Вернулся. Где бродил-то столько, негодник? Неужто нагулялся?
Разговариваю с ним, поглаживая по спине. И как-то незаметно, сама собой, шерсть меняет окрас, становится короче. И он уже другой, но я всё равно знаю, чувствую — это он. Чего-то там урчит, не извиняясь за долгое отсутствие, а словно наставляя, подготавливая к следующему шагу. Что не так-то? Мне не важна форма, внешность, мне всё равно, как он выглядит, пока он тот, кем является.
Учитель, что не так? Спросить бы, откуда эта тревога, если Хранитель вновь рядом. Не ответит, давно не разговаривает со мной, недоступен. И вспоминается ненужное.
— Я в первых рядах тех, кто хотел бы тебя уничтожить. Ты несёшь в себе опасность, ты не имеешь права быть.
Тем не менее, стал учителем. Хотя… теперь понимаю свою наивность. "Приблизь врага, и тем его нейтрализуешь". Я — враг? Он просто хотел контроля надо мной? Выходит, что так. Попалась. И не удивительно, совсем неопытна ещё, а доброе слово и собаке душу греет. Так что ж, для него — хуже собаки? Без права на любовь, без права на существование. Кто бросил камень в эту воду, и пошли круги? Сложилось так, что некогда искать причину, сначала нужно понять, что делать с последствиями. Понять, в чём именно соврал Учитель, а что было правдой. Стоп. Он не был первым, до него были ещё двое, и вели себя они совершенно по-другому. Они меня угрозой не считали и уничтожать не сбирались. Остаётся полагаться на то, что они дали. Эх, мне бы золотую сеть. Только нельзя жалеть о том, что сделано. И правильно, чего жалеть? Я поступила верно.
Метаморфоза. В какой момент мой возвращенец обрёл человеческую форму? Парень. Совсем молодой и такой высокий, что до плеча не достаю, а вроде же не мелкая. Обнимает на уровне локтей и как-то без усилий поднимает и несёт.
Уличный фестиваль, что-то вроде деревенского карнавала. Лица людей знакомо-незнакомые. Я их знаю, точно знаю, приветливо киваю, здороваюсь. Но кто они? Неважно. Праздник. И слышу его имя.
Нэт.
Сидим на скамейке, много нас. Девушки с нами. Вроде их знаю. Говорят со мной, шутим. Что-то внутри обрывается пониманием заговора. Меня заманили. Опять? Меня опять убьют? Стоп. Я это знаю, понимаю. Я во сне. В своём собственном сне другой меня. Не спастись, всегда одно и то же. Выхода нет… нет ли? Я же сноходец, управляю снами, вхожу в чужие, изменяю, направляю. Да, мне не убежать. И пусть краем уха слышу, что это всё подстроено и заманил меня Нэт, но… Нэт — мой Хранитель, он не зря здесь. Он не вернулся, не смог вернуться, потому что умер, но у него хватило сил прорваться, стать знамением. Я понимаю, это сон. И я могу… проснуться.
— Нет, девочка. Уже не можешь, — голос. Такой знакомый и чужой. Ведь это я, другая я, лик сноходца.
— Нет, девочка, я — не ты. Тебе наврали. Ты — Творец. И я не сумел тебя спасти. Но еще поборюсь, еще попробую вернуть. А пока — это тебе.
— Что это за книга?
— Изумрудная скрижаль.
— Но её страницы пусты!
— Ты сама их напишешь.
Крыло ангела ощерилось лезвиями мечей, закрывая меня от очередного кошмара, из которого удалось выскочить, так и не познав его. Крыло ангела. Хм… тебе не стать моим щитом, ты не сумеешь. Зато я могу сделать тебя своим мечом. И это кому-то ой как не понравится.
Выныриваю из послесна. Утро. Мне удалось не умереть, не увидеть уничтожение еще одной её. Её душа на йоту стала крепче. Что ж, мироздание, мы еще поборемся, я ещё узнаю твои тайны. У меня нет щита. Я поднимаю меч. И я верну её. Сейчас.
Эпилог
Ты не спросишь, каким инеем мне снова присыпало волосы. Ты смеёшься, разглядывая мою пёструю чёлку, говоришь, что не такой, как все. Отчасти ты прав: все седеют с висков, а я с чёлки. И вроде рановато, но беспокойная рыжесть всё чаще перемежается серебряными нитями. Ты не спросишь, почему снова серые, промолчишь о том, что мечтаешь увидеть сиреневый взгляд, густо расцвеченный солнечными искрами. Ты не помнишь, когда в последний раз видел радость во мне, хоть смеюсь часто. И не спрашиваешь — почему. Знаешь ответ. Он вычерчен, выпестован на кончиках моих пальцев, испещренных бликами отзвука звёзд. Ты знаешь — кто я. Потому и считаешь вопросы неуместными. И глотаешь мою ядовитую истину, наполняясь ею, пресыщаясь. Иногда начинает казаться, что ненавидишь. А может, просто ревнуешь. К тому, что в моей жизни есть нечто более важное, чем ты. Более нужное, чем ты. Более настоящее, чем я. Она. И забываешь, что всё это — для неё. В такие моменты понимания ты презираешь звездную пыль моих вдохов. Одним лишь взглядом грозишься уйти. Не уйдешь. Не посмеешь, не сможешь. Ведь это именно я придумал тебя, соткал из нитей дождя, нарисовал дыханием, вылепил из своего сердца, поселив в твоем теле осколок её души. Наверное, тебе кажется, что я жесток. Но видишь иней в моих волосах и понимаешь, какой болью мне дался, какой ценой я продолжаю тебя жить, выпестовав из сумрака рассвета мира. Нам сложно вместе, но врозь совсем нельзя. Иначе никогда мой взгляд не станет тем лиловым, что болит в тебе, иначе никогда твоих крыльев, что так терзающее рвут то, что было некогда моей душой. И я горю. Касаюсь твоего огня, воспламеняясь, взрываюсь сверхновой и… снова золотистая пыльца сыплется на пергамент, вычерчивая новые абрисы, рисуя только мне понятные символы и знаки. Пытаешься предугадать, что подарю на этот раз. Но никогда не спрашиваешь. Я снова беспощаден. Выдергиваю огненное перо из твоих крыльев, обмакиваю в разверзнутую вену, как в чернильницу. Ты вздрагиваешь, словно я рисую твоей кровью, а не своей. Обзываешь обидным словом и разворачиваешься спиной, раскачиваясь на жердочке. Так выражаешь презрение. Что я могу сказать? Молчу. Разве могу донести мысль, как это невероятно сложно — рисовать для тебя вселенную? И волнительно. Мой маленький капризный Крылатый. Так осуждающе пофыркиваешь. Знаю, виноват. Нельзя создавать кого-то из своего собственного сердца. Тебе всегда за меня больно. И всегда обидно, что я так и не научился делать правильные чернила. Но лавка миров давно закрыта, обанкротилась. Это весьма нерентабельная профессия — быть Творцом. Таких фанатиков осталось мало, впрочем, если верить лавочнику — вовсе не осталось. Вот и приходится пользоваться тем, что есть под руками. Ты уж прости за перья, без них никак. Я ведь не она. Не беда, что на пергамент приходится пускать собственную кожу. Беда, когда ты вспыхиваешь, оседая горсткой пепла. Знаю, всё равно вернешься, но в такие моменты мне бесконечно одиноко. Ты не переживай так, новая нарастёт. Я же бессмертный, не стану слабее от подобных мелочей. Это смешно и немного грустно — быть последним бессмертным. И куда только все делись? Не умирают ведь. Только уходят навсегда. Куда уходят? Да в чернила. Но я последние забрал перед закрытием лавки. Это что же получается, все исписались, все бессмертные? Нет-нет, так не пойдёт, я так не согласен. Ведь если ничего не сделать, то… и я закончусь? А она? Какой-то странный круг. Кажется, я запутался. Ведь если я уйду, то кто станет выводить новые созвездия? Так ведь и небосклон погаснет. А ты еще спрашиваешь, откуда иней. Нет, не спрашиваешь. Молчишь. Но взгляд говорит больше, чем слова. Волнуешься. Вот глупый. Я же бессмертный, помнишь? Я не уйду. Что буду делать? Хм, дай подумать. А еще дай вот это пёрышко. Что я опять задумал? Да так, пустяк. Тебе понравится. Пора вернуться к своему предназначению, ведь это сумею только я. Что делаю? Да просто создаю Творцов.
