Воскреснут, да… ты опять о воскрешении
(хотя сам, черт возьми, знаешь, что думать об этом не стоит).
Когда распорядитель похорон сказал: «Аминь», — Луис взял Рэйчел за руку и увел прочь. Она пыталась возражать — ей хотелось побыть там подольше, пожалуйста, Луис, — но Луис был тверд. Они подошли к машинам. Луис увидел, как распорядитель забирает у скорбящих черные зонты с названием похоронной конторы на ручках и передает их помощнику. Тот составлял зонты в большую подставку, которая выглядела совершенно сюрреалистично на фоне мокрого искусственного газона. Луис держал Рэйчел под локоть правой рукой, а левой сжимал руку Элли в белой перчатке. Элли была в том же самом платье, которое она надевала на похороны Нормы Крэндалл.
Джад подошел к ним, когда Луис уже усадил своих дам в машину. Выглядел старик так, словно у него тоже была тяжелая ночь.
— Ты как, Луис? Нормально?
Луис кивнул.
Джад наклонился и заглянул в машину.
— Как вы, Рэйчел?
— Нормально, Джад, — прошептала она.
Джад бережно прикоснулся к ее плечу и повернулся к Элли.
— А ты, малышка?
— Нормально. — В подтверждение Элли продемонстрировала улыбку до ушей.
— А что там у тебя за снимок?
Сначала Луис подумал, что Элли не станет показывать фотографию Джаду, но она все-таки отдала ему карточку, хотя было видно, что девочка страшно стесняется. Джад держал снимок в своих огромных руках с неуклюжими на вид пальцами — пальцами, предназначенными для того, чтобы перебирать механизмы гигантских локомотивов или сцеплять вагоны в железнодорожном депо, — но эти же самые пальцы извлекли пчелиное жало из шеи Гейджа с отработанной ловкостью фокусника… или хирурга.
— Какая хорошая фотография, — сказал Джад. — Ты катаешь его на санках. Ему, наверное, нравилось, когда ты катала его на санках, да, Элли?
Элли кивнула и расплакалась.
Рэйчел хотела что-то сказать, но Луис сжал ее руку: пожалуйста, помолчи.
— Я его много катала, — произнесла Элли сквозь слезы. — А он смеялся. А потом мы возвращались домой, и мама делала нам какао и говорила: «Несите ботинки в прихожую», — и Гейдж хватал все ботинки и кричал: «Тинки! Тинки!» — так громко, что уши потом болели. Помнишь, мама?
Рэйчел кивнула.
— Да, хорошее было время, — сказал Джад, возвращая карточку Элли. — Пусть он умер, Элли, но он останется в твоей памяти.
— Я буду его помнить, — ответила она, вытирая слезы. — Я любила Гейджа, мистер Крэндалл.
— Я знаю, малышка. — Он наклонился, поцеловал Элли в щеку, а когда выпрямился, сурово посмотрел на Луиса и Рэйчел. Рэйчел нахмурилась, озадаченная и немного обиженная. Она не понимала, что означал этот взгляд. Но Луис понял сразу. Что ты сделаешь для нее? — вопрошали глаза старика. Твой сын умер, но дочь-то жива. Что ты сделаешь для нее?
Луис отвел взгляд. Он ничего не мог сделать для Элли, сейчас — ничего. Ей придется справляться с горем самой. Все мысли Луиса были заняты сыном.
42К вечеру небо вновь затянули тучи и поднялся сильный ветер. Луис надел легкую куртку, застегнул молнию и снял с крючка на стене ключи от «сивика».
— Ты куда, Лу? — спросила Рэйчел без особого интереса. После ужина она снова расплакалась, и хотя плакала тихо, но никак не могла остановиться. Луис заставил ее принять валиум. Сейчас она сидела с газетой, раскрытой на странице с едва начатым кроссвордом. В другой комнате сидела перед телевизором Элли и тихо смотрела «Маленький домик в прериях», держа на коленях фотографию Гейджа.
— Думаю съездить за пиццей.
— А что, днем не наелся?
— Мне тогда не хотелось есть, — сказал он правду и добавил ложь: — А теперь захотелось.
В тот день, с трех до шести, в доме Кридов в Ладлоу проходили поминки по Гейджу. Ритуальная трапеза. Стив Мастертон с женой принесли запеканку из макарон с мясом. Чарлтон принесла киш. «Он может храниться сколько угодно, если его не съедят раньше, — сказала она Рэйчел. — И его легко разогреть». Денникеры, соседи с той же улицы, принесли буженину. Гольдманы тоже пришли на поминки — они не разговаривали с Луисом и даже близко к нему не подходили, что его нисколько не огорчало, — с мясными закусками и сырами. Джад тоже принес сыр — целую головку домашнего чеддера, своей любимой «крысиной радости». Мисси Дандридж пришла с лаймовым пирогом. Суррендра Харду принес яблоки. Поминки свели на нет все религиозные различия.
Это была тихая поминальная трапеза, но она не особенно отличалась от обычного приема гостей. Да, алкоголя было меньше, но он был. После нескольких кружек пива (еще вчера ночью он зарекся пить пиво отныне и впредь, но в этот холодный и хмурый день вчерашняя ночь казалась невероятно далекой) Луис подумал, а не рассказать ли гостям несколько занимательных фактов из похоронной практики, которые он узнал от дяди Карла: что на сицилийских похоронах незамужние женщины иной раз отрывают кусочек от савана покойного и кладут его под подушку, веря, что это приносит удачу в любви; что в Ирландии на похоронах иногда происходят потешные свадьбы, а покойникам связывают пальцы на ногах, потому что, по древним кельтским поверьям, это не дает духам умерших бродить по миру живых. Дядя Карл говорил, что обычай привязывать бирки к большим пальцам трупов в моргах пошел из Нью-Йорка, поскольку в самом начале все владельцы нью-йоркских моргов были ирландцами, и эти бирки — явный отголосок того суеверия. Однако, взглянув на лица гостей, Луис понял, что сейчас не самое подходящее время для подобных историй. Его просто не так поймут.
Рэйчел держалась неплохо и сорвалась лишь однажды, но рядом с ней была мать, которая поспешила ее утешить. Рэйчел прижалась к Дори Гольдман и рыдала, уткнувшись лицом ей в плечо; рыдала в голос, целиком погрузившись в свое безысходное отчаяние, рыдала так, как ни разу — с Луисом, может быть, потому, что считала их обоих виноватыми в смерти Гейджа, или, может быть, потому, что Луис, потерявшийся в призрачном мире своих собственных горестей, не был способен унять ее горе. Как бы там ни было, она обратилась за утешением к матери, и Дори утешала ее как могла, смешивая свои слезы со слезами дочери. Ирвин Гольдман стоял рядом с ними, положив руку на плечо Рэйчел, и с тошнотворным триумфом смотрел на Луиса.
Элли ходила среди гостей с серебряным подносом, на котором лежали крошечные бутерброды на шпажках. Фотографию Гейджа она держала под мышкой.
Луис принимал соболезнования. Он кивал и благодарил. И если его взгляд был отсутствующим, а манеры — холодными и сухими, люди предполагали, что он думает о прошлом, о страшной гибели сына, о будущей жизни без Гейджа, и никому (даже Джаду) не могло прийти в голову, что Луис обдумывает план действий по разграблению могилы… разумеется, чисто теоретически; он вовсе не собирался этого делать. Это был только способ занять свои мысли.
