Речкалов включил свет. Около минуты никто ничего не говорил, слышалось только слабое потрескивание телевизора.
— Ага. Вот, значит, как! — гулко сказал Речкалов, но Вадим Викторович отметил, что бывалый опер чувствует себя не в своей тарелке.
Комната напоминала цветочный салон, лишь с той разницей, что большинство из букетов были засохшими. Будто продавец этого салона вышел покурить и внезапно забыл, что ему нужно продавать свой товар, оставив его усыхать в одиночестве. Цветы были везде — на столе, на подоконнике, на тумбочке, на комоде, на кровати и даже на полу в вазах. Розы, орхидеи, гладиолусы, хризантемы, герберы, тюльпаны… Роз было больше всего, никак не меньше трехсот штук, прикинул Вадим Викторович, оглядывая комнату. В каждом углу стояло по вентилятору.
В самом центре комнаты стояло кресло-качалка, в котором, как на экстравагантном троне, в небрежной позе развалился труп. Труп женщины или даже девушки. Не без отвращения он подошел вплотную к телу.
— Как ты думаешь, кто это? — приглушенно спросил Речкалов у следователя.
— Его невеста. — Слова вырвались сами по себе, и Вадиму Викторовичу оставалось только с удивлением констатировать этот факт. — Ставлю тринадцатую зарплату.
Речкалов с изумлением разглядывал свадебное платье на трупе. Оно было очень красивым и явно дорогим — приятного голубого цвета, как сочная лазурь. Правда, его портили клейкие потеки желтоватого цвета, проступающие на разлагающемся теле. На шее — изящное сапфировое колье, удивительно сочетающееся с платьем. На коленях лежала фата, украшенная затейливыми узорами из поблескивающих камешков, и Вадиму Викторовичу подумалось, что это не простые стекляшки. Такие, как Тягушев, не будут размениваться по мелочам. На ногтях мертвой девушки — свежий, но неумелый маникюр, и следователя передернуло, как только он представил Тягушева, красящего ногти трупу.
— А… что он сделал с ее лицом? — подал голос молодой милиционер. С лицом и правда было что-то неладно — его попросту… закрывала мятая, в изломах фотография. Фотография лица милой, улыбающейся девушки со светлыми, золотистыми волосами и красивыми серыми бархатистыми глазами. Аккуратно вырезанная по контуру, она была пришпилена к настоящему лицу металлическими скобами. В уголках каждого прокола скопилась студенистая густая жидкость. Кое-где на фотографии виднелись подсыхающие дорожки.
Речкалов ткнул пальцем на громадный степлер с хромированной рукояткой, валяющийся на подоконнике.
— Надеюсь, он делал это уже с мертвым телом.
Молодой опер сделал шаг к креслу, после чего неожиданно развернулся и выскочил за дверь.
— Ох и молодежь пошла! — сокрушенно покачал головой Речкалов, слушая звуки рвоты. — Абсолютно непригодна для службы в органах правопорядка…
Он быстро пришел в себя и занялся привычным делом — обыском.
Вадим Викторович внимательно осмотрел тело. Он не удивился, не обнаружив на ней никаких видимых следов насилия. Возможно, девушка умерла от какой-то болезни. Он подошел к журнальному столику. Там лежали две бархатные коробочки в форме сердечек, одна — розовая, вторая — ярко-алая, как артериальная кровь. Открывая их, следователь уже не сомневался в том, что увидит обручальные кольца. Как он и предполагал, мужское кольцо лежало в алой коробочке. Рядом с коробочками лежал паспорт. Следователь взял его в руки.
— Романова Алиса Сергеевна, — прочитал он вслух. Сверил фотографию на паспорте с вырезанным фото на трупе. Бедная девочка.
— Он что, серьезно собирался жениться? — оторвал его от размышлений Речкалов, указывая на моток ярких лент, предназначенных для украшения свадебных машин. Он разговаривал, ни на секунду не отвлекаясь от поисков. В одном из ящиков комода он обнаружил упаковку ампул инсулина и несколько одноразовых шприцев. — А он, по ходу, диабетик?
— Вряд ли, — отозвался Вадим Викторович. — Он бы сказал мне, когда я его «закрывал». Инсулин он колол ЕЙ.
Он наклонился ближе к трупу. Точно, россыпь малюсеньких точек, как следы от пчелиных жал, покрывала всю руку мертвой девушки.
— Очевидно, не рассчитал дозу или просто забыл сделать вовремя укол — и вот.
— Ты хочешь сказать, что ему казалось, будто она ЖИВА?! — оторвался от поисков Речкалов. — Что он продолжал колоть ей лекарства даже после того, как она скончалась?
— Не только казалось. Он верилв это, — ответил Вадим Викторович. — Скажу больше. Хорошо, кстати, что наш эмоциональный коллега покинул комнату.
Следователь показал на электрический чайник, стоявший у кровати. Рядом в пепельнице сиротливо валялся использованный презерватив, напоминающий раздавленного слизняка.
— Наш друг трахал ее. Когда она уже была мертва. А она мертва дней десять, возможно, больше. Уж можешь мне поверить.
Речкалов озадаченно посмотрел на чайник, затем на следователя, после чего лицо его озарилось брезгливым пониманием:
— Ясно, там же все слиплось… К тому же ни чашек, ни пряников я тоже поблизости не наблюдаю. Некрофил чертов…
— Вряд ли он догадывался об этом, — сказал Вадим Викторович. Он снова повернулся к мертвому телу и осторожно отогнул краешек пришпиленной фотографии. Он все еще не верил, что сидящий на кресле труп и есть та улыбающаяся жизнерадостная девушка на фотографии. Внутри что-то хлюпнуло, и по почерневшей шее трупа потекла мутная струйка, затем выпало несколько белых червяков. Вадим Викторович торопливо вернул краешек на прежнее место и отошел.
— Я другого не понимаю, — потер переносицу Вадим Викторович. — Как она здесь очутилась? У нее должны быть родственники, ее должны были искать, в конце концов. Нужно проверить по базам, не числится ли она среди «потеряшек».
— Сейчас уже не важно, силой он ее удерживал или нет. Судя по всему, у нее были парализованы ноги, — произнес Речкалов, указывая на сложенную в углу инвалидную коляску. На спинке висели перчатки от свадебного платья, тоже голубого цвета. — Поэтому, даже если бы она очень захотела, сбежать у нее не получилось бы… Смотри, Вадик, — сказал, оживляясь, оперативник. Он швырнул на столик пачку скрепленных листов. Вадим Викторович мельком глянул. Распечатки из Интернета. «Основные правила бальзамирования», «Секреты сохранения усопшего», «Тайны египетских врачей», «Бальзамирование фараонов»…
— Ладно, Сережа. Теперь главное — не допустить к этой теме прессу. Тягушева объявлять в розыск. Если у них намечалась свадьба, то вполне вероятно, что он на каком-нибудь мальчишнике завис… Я позвоню своему заму, а ты постарайся найти понятых. Ну, сам понимаешь, чтобы ребята были сговорчивые и лишних вопросов не задавали… что да откуда, задним числом вторжение оформим. В общем, никакой утечки информации.
— Не дрейфь, Вадик. Щас каких-нибудь бомжей из «обезьянника» дернем, я ребятам позвоню, — откликнулся Речкалов. — О! Вот находочка! С тебя, Вадик, пузырь.
Речкалов повернулся, держа кончиками большого и указательного пальцев перчатку с шипами.
— Там еще одна, в коробке из-под обуви. И нож, ого-го! Таким кабана завалить можно… Можешь доставать шило и дырявить погоны для очередной звезды, товарищ следователь.
— Оставь все как есть, — бросил Вадим Викторович. — Пошли отсюда.
Перед тем как покинуть комнату, он, после секундного колебания, выключил телевизор.
Рост отполз в сторону, щупая лоб. Кости, кажется, целы, но под пальцами чувствовался разлохмаченный круг с бахромой кожи. Он повернулся к Призраку. Тяжело дыша, они смотрели друг на друга чуть ли не целую минуту, не предпринимая никаких действий. Совершенно случайно взгляд Роста упал на сломанный черенок лопаты, которым он ранил это существо. Его увидел и Призрак, и они одновременно бросились к нему. Рост был ближе и, схватив его, быстро перевернулся на спину, выставив перед собой расщепленный конец. Оскалив зубы, Призрак надвигался на него как обезумевший гризли, лицо выражало бессмысленную пустоту. Окровавленный пиджак болтался, край когда-то белоснежной рубашки выбился, галстук вяло свисал где-то сбоку, как лоскут мяса. Из пробитого живота выглядывал влажный комок кишок, напоминая красного слизня, который не мог определиться и раздумывал, остаться ему внутри или продолжить вылазку.
Рявкнув, он прыгнул на Роста, напоровшись на острие, которое с треском прорвало плоть, разрывая внутренние органы, дойдя почти до позвоночника. Его лицо остановилось в миллиметре от покрытого испариной лба Роста. Глаза медленно покрывались мутной пленкой. Губы что-то беззвучно прошептали, изо рта пошла кровь.
Гюрза вдруг почувствовал, что всеобъемлющая боль в желудке куда-то исчезла. Факел в искромсанном желудке затушили. Исчезла и раскаленная ненависть к ним, даже к этому, четвертому. Зато изнутри медленно поднимался шершавый комок, словно магнит, облепленный металлической стружкой, он раздирал трахею и гортань, пробираясь к глотке. Отвратительное существо, жившее в нем столько времени, отчаянно торопилось наружу, оно чувствовало, что тело, в котором оно так комфортно проводило время, угасало. Гюрза слышал булькающие стоны существа, оно извивалось и кусалось, рвало на куски его и без того истерзанные внутренности… Затем раздался легкий хлопок, как лопается пузырь, надутый из жевательной резинки, и все стихло. В груди стало необыкновенно легко, будто оттуда извлекли заржавевший крюк для ловли акул… Он свободен. СВОБОДЕН.
