— Зачем? — Штернберг смотрел спокойно и твёрдо, и, кажется, даже печально. — Мне от вас требовалась гарантированная абсолютная преданность, — сухо объяснил он. Такая невозмутимая откровенность показалась Хайнцу оскорбительнее любых попыток извернуться.
Хайнц почувствовал, что даже теперь не способен как следует на него разозлиться. Стоящий перед ним человек был настолько уникален, так явственно читалась на нём печать особенности, неповторимости, штучности этого странного создания, сотворённого по иным, нечеловеческим меркам, что казалось немыслимым и далее преступным судить его по каким-то общим законам. В его нежелании отпираться, спокойном признании — напомнившем то, как он выпрямился во весь рост под дулами автоматов, — сквозило диковатое обаяние сумасшедшего.
Неужели ему нельзя было добиться от подчинённых почитания и преданности естественным путём, поразился Хайнц. Он ведь запросто сумел бы это сделать. Зачем ему ещё понадобились какие-то оккультные обряды — насилие и чрезмерность?
— Можно было, разумеется, попробовать обойтись и так. Но в человеческих чувствах не существует гарантии. Что одному приятно, то другому отвратительно, и наоборот. Что нравилось вчера, начинает раздражать сегодня. А некоторым так и вовсе всё подозрительно — или всё безразлично. Кому это знать, как не мне… Зонненштайн требует слаженную волю, общий искренний порыв. Мне была нужна гарантия, что всё пойдёт как надо. И я провёл корректировку вашего сознания. Вот и всё. Надеюсь, тема исчерпана? — Очевидно, Штернбергу не слишком хотелось это обсуждать: речь стала отрывистой, на скулах проступил бледный румянец. Удивительно было, что он вообще ответил, а не отделался приказом замолчать.
— А если я не хочу, чтобы моё сознание вот так насиловали, проводили в нём какую-то корректировку, — сердито сказал Хайнц. — И вообще…
— Вот только не надо мне объяснять, как это гнусно и прочее, — прервал его офицер с отталкивающей усмешкой. — Сначала вам так вовсе не показалось, не правда ли?
Хайнцу захотелось кинуть в него чем-нибудь. Каким же гадом он всё-таки иногда бывает. И ведь, самое интересное, он полностью прав… Однако вспышка возмущения быстро погасла — Хайнц догадался, ему просто-напросто сунули в зубы то, что он в данный момент хотел получить: да, я сволочь, что и требовалось доказать, отстань.
Хайнц плёлся далеко позади Штернберга и раздумывал, как бы ему, рядовому, объяснить высокопоставленному офицеру и оккультисту, что тот перестарался, сделал лишнюю работу, покалечил людей, которые и без всяких специальных мер пошли бы за ним куда угодно. Он ведь мысли читает. Так как же он этого не понимает? Или не хочет видеть, не верит? Самому себе не верит?
Штернберг то и дело беспокойно оглядывался, и даже сквозь завесу снега было видно, что лицо у него злое, и он, наверное, хотел бы крикнуть Хайнцу «заткнись» — если б таким окриком можно было заставить человека перестать думать.
Они спустились с горы и некоторое время шли вдоль высокого крутого берега узкой речонки, подёрнутой ледком. Ноги скользили по припорошённой снегом смёрзшейся гнилой листве, и Хайнц, ступая след в след за офицером, раз чуть не съехал прямиком в воду. Штернберг не ждал, покуда он, отряхиваясь и шёпотом ругаясь, взберётся по предательски скользкому склону, однако поднялся выше, подальше от опасного берега, а вскоре и вовсе свернул в лес.
Когда между деревьями показался просвет, Штернберг резко остановился, предупреждающе поднял руку и снял с плеча карабин. Хайнц замер на месте. Тишина обступила его со всех сторон, лишь глухо слышалось глубокое и ровное дыхание леса в густых кронах сосен. Снег легко касался воспалённых губ и льнул к сукну шинели. Хайнц напряжённо осматривался по сторонам, но ничего не видел, кроме широких сосновых стволов и переплетения веток. Штернберг осторожно двинулся вперёд, от дерева к дереву. Хайнц снял автомат с предохранителя и последовал примеру командира, хотя по-прежнему не понимал, что могло того насторожить.
Деревья расступились, открывая расстилающийся под низким небом белый простор у подножия крутой, поросшей чёрным ельником горы. Хайнц, уткнувшись плечом в сосновый ствол, глядел на эту дикую, мрачную гору, очертания которой растворялись за свинцово-белёсой завесой снега, и почему-то от этой картины беспокойно и тоскливо тянуло в груди, словно он оказался в полнейшем одиночестве на другом конце света, посреди неведомой заснеженной земли. Хайнц посмотрел на Штернберга: того определённо не мучили никакие страхи, он опустился на одно колено, взял на изготовку карабин и теперь пристально вглядывался сквозь редеющий снег в чёрный ельник. Весь облик офицера выражал такую спокойную, нерушимую уверенность, что у Хайнца мгновенно потеплело на душе. Пусть его поступки иногда отвратительны, подумалось Хайнцу, но где ещё найти такого человека, чья вера в собственные силы согревала бы окружающих подобно жару от костра, подобно солнечным лучам… Ещё подумалось, что офицер совсем недаром оставил себе карабин, а Хайнцу отдал автомат: очевидно, Штернберг не возлагал никаких надежд на Хайнца как на меткого стрелка и взял оружие гораздо большей прицельной дальности, отводя себе главную роль в той охоте, которую они вели. Это показалось Хайнцу весьма оскорбительным. «Как солдат я, значит, не имею ценности, я нужен лишь в качестве источника энергии, вроде аккумулятора…» Тут Штернберг раздражённо покосился на него и проговорил свирепым шёпотом:
— Ну чего вы заладили, как барышня, «нужен» — «не нужен», хватит уже рассусоливать, не слышно из-за вас ни черта!
— Что значит «хватит», оторопел Хайнц, — думать хватит? «Похоже, он из-за меня не слышит мыслей того, кто находится на той стороне, в ельнике, если, конечно, там вообще кто-то есть. Может, он засёк польского археолога?» Хайнц сделал честную попытку вообще не думать — не получалось. Он окинул взглядом заснеженное поле и вдруг понял, что тёмное пятно, принятое им поначалу за камень, на самом деле — лежащий в снегу человек. Едва ли это мог быть кто-то иной, кроме беглеца-учёного.
Наконец Штернберг поднялся и махнул рукой:
— Ладно, пошли. Но смотрите в оба, они всё ещё где-то поблизости. Только в случае чего в спину мне ненароком не пальните…
От таинственного предупреждения Хайнцу сделалось очень не по себе и совсем не хотелось выбираться на простор, лишённый всяких укрытий. Штернберг, с карабином в руках, почти бегом направился к лежащему посреди поля человеку. Хайнц, выставив автомат, пошёл следом, невольно пригибаясь из-за острого чувства собственной уязвимости.
