— Неправда, — возразил я. — Ты… идеальна.
На ее лице застыло выражение бесконечного терпения, как будто она пыталась что-то объяснить тупоголовому ребенку. Она снова села на ступеньку и взяла меня за руку. Проведя моей ладонью по своей гладкой щеке, она произнесла:
— Вот это? Это ложь. На самом деле это не я. Если бы ты мог увидеть меня такой, какой я являюсь на самом деле, я стала бы тебе не нужна.
— Мне нет деладо всей этой ерунды…
— Я старуха! — произнесла она. — Ты думаешь, что мы одинаковые, но это не так. Этот человек, которого, по твоим словам, ты любишь… На самом деле она старая карга, которая прячется в теле девушки. Ты молодой человек… мальчик…младенец по сравнению со мной. Тебе никогда не понять, что это такое — всегда жить на волосок от смерти. И незачем тебе это понимать. Я не хочу, чтобы ты это понял. Джейкоб, перед тобой по-прежнему расстилается вся твоя жизнь. Я свою уже прожила. И однажды — возможно, уже совсем скоро — я умру и обращусь в прах.
Она произнесла это с такой леденящей душу бесповоротностью, что я понял — она и в самом деле в это верит. Ей было больно все это говорить, так же, как мне было больно это слушать. Но я понимал, почему она это делает. На свой собственный манер она пыталась меня спасти.
И все же мне было обидно. Отчасти потому, что я понимал, насколько она права. Если мисс Сапсан поправится, это будет означать, что я выполнил свою задачу: разгадал загадку собственного деда, выплатил наш общий семейный долг мисс Сапсан, пожил необыкновенной жизнью, о которой всегда втайне мечтал. Это означало, что теперь я должен вспомнить о своих обязательствах перед родителями. Что касается Эммы, то мне совершенно не было дела до того, что она старше, как и до различий между нами. Но она твердо решила, что я должен все это учитывать, и я не знал, как мне ее разубедить.
— Может быть, когда все закончится, — произнесла она, — я напишу тебе письмо, и ты пришлешь мне ответ. И, может быть, когда-нибудь ты сможешь приехать ко мне в гости.
Письмо. Я вспомнил пыльную коробку, которую обнаружил в ее комнате, коробку с письмами, написанными моим дедушкой. Неужели это все, чем мне было суждено для нее стать? Стариком, живущим где-то за океаном? Воспоминанием? И я понял, что нахожусь за шаг от того, чтобы последовать по стопам своего деда. Сам того не подозревая, я уже во многих отношениях проживал его жизнь. И, возможно, когда-нибудь я расслаблюсь и допущу ошибку. Я стану старым и медлительным. Любая мелочь будет способна рассеять мое внимание. И я умру его смертью. А Эмма будет продолжать жить без меня, без нас обоих, и когда-нибудь, возможно, кто-то найдет моиписьма у нее в шкафу. Они будут лежать в коробке рядом с письмами дедушки. И тот, кто их найдет, будет пытаться понять, кем мы ей приходились.
— Что если я вам понадоблюсь? — спросил я. — Что если пустоты вернутся?
У нее в глазах блестели слезы.
— Мы справимся, — ответила она. — Послушай, я больше не могу об этом говорить. Мое сердце может этого не выдержать. Давай поднимемся наверх и объявим остальным о твоем решении.
Я стиснул зубы, борясь с внезапно нахлынувшей волной раздражения. Она толкала меня слишком сильно.
— Я еще ничего не решил, — ответил я. — Это тырешила.
— Джейкоб, я тебе только что сказала…
— Это точно, ты сказала мне. Но яеще не принял решения.
Она скрестила руки на груди.
— Тогда я подожду.
— Нет, — вставая, произнес я. — Я должен немного побыть один.
И я начал подниматься по лестнице без нее.
Я молча шел по коридорам. Постоял у двери в комнату совещаний имбрин, прислушиваясь к приглушенным голосам внутри, но входить не стал. Заглянув в «госпиталь», увидел, что медсестра дремлет, сидя на табурете между пациентами, лишенными второй души. Я приотворил дверь в комнату мисс Королек и увидел, что она по-прежнему покачивает мисс Сапсан на коленях, осторожно запуская пальцы в оперение птицы. Я ни с кем не разговаривал.
Блуждая по пустым коридорам и перевернутым вверх дном кабинетам, я пытался представить себе, как буду чувствовать себя дома, если после всего этого решу туда вернуться. Что я скажу родителям? Скорее всего, ничего. Все равно они никогда мне не поверят. Лучше всего было бы сообщить им, что я разозлился, написал отцу письмо с безумными историями, после чего сбежал. Они назовут это реакцией на стресс. Спишут на какое-нибудь новомодное расстройство и предложат мне новенькое лекарство. Обвинят доктора Голана в том, что он поддержал мое решение отправиться в Уэльс. Доктора Голана, о котором они, разумеется, больше никогда ничего не услышат. Они скажут, что он сбежал из города, потому что оказался мошенником, жуликом, которому ни в коем случае нельзя было доверять. И я снова стану несчастным, страдающим от психологической травмы Джейкобом, богатым мальчиком с душевным расстройством.
Это показалось мне тюремным приговором. И все же, если основная причина, по которой я остался в странном мире, во мне больше не нуждалась, я не собирался унижаться и льнуть к ней, несмотря ни на что. У меня тоже была гордость.
Как долго я смогу выносить существование во Флориде после того, как мне довелось пожить жизнью странных людей? Я теперь и сам был далеко не таким обычным, как прежде. Или, если я всегда был странным, теперь я точно об этом знал. В любом случае я изменился. И уже одно это вселяло в меня надежду. Я не сомневался в том, что даже в самых обычных обстоятельствах смогу найти способ жить необычной жизнью.
Да, лучше всего было уехать. Так действительно было бы лучше для всех. Я говорил себе: если этот мир умирает и это уже не исправить, то что буду делать здесь я? Прятаться, пока на земле не исчезнут все безопасные места и петли, способные поддерживать искусственную молодость моих друзей? Мне предстояло наблюдать за их смертями. Держать в объятиях рассыпающуюся в прах Эмму.
Это могло убить меня быстрее любой пуст о ты.
Итак, я решил уйти. Спасти то, что еще оставалось от моей прежней жизни. До свидания, странные люди. До свидания, странный мир.
Так, казалось, будет лучше для всех.
Я бродил по зданию, пока не дошел до помещений, замороженных не полностью. Лед здесь поднялся только до половины, подобно тому, как поднимается вода в тонущем судне. На его поверхности виднелись только крышки столов и абажуры настольных ламп, напоминающие головы выбившихся из сил пловцов. За обледеневшими окнами садилось солнце. По стенам комнат протянулись тени, продолжаясь на лестнице за открытыми дверями. По мере того как сгущались сумерки, тени становились все более темными и отчетливыми. Вскоре все окружающее меня пространство окрасилось в темно-синий цвет.
