Поцелуй был властным, грубоватым, таким, что мне никогда не нравилось, но вопреки всем канонам, кроме возмущения во мне вспыхнуло и желание. Я пыталась вырваться и отстраниться, и с ужасом понимала, что мне хочется совсем другого, обратного, что мне нравится подчиняться его воле и власти.
Бройслав отстранился, внимательно поглядывая на меня, и тихо, но вполне с понятным значением заметил:
— А мы с тобой одной крови, девочка.
Я замерла, бросив тщетную попытку высвободить руки, и задумалась: бросить ему в лицо что-нибудь грязное, пройтись по уязвимым местам или… попросить продолжения?
Он выпустил меня, рассмеявшись, и я, не сдержавшись, ударила его по лицу. Он засмеялся громче:
— Понравилось?
Меня вовсе взъярило. Наверное, я бы не пожалела его и расписала ногтями улыбающуюся довольную физиономию, но Энеску пресек атаку, задавив ее в зачатке повторным поцелуем, долгим, страстным, властным, но нежным. Минута, другая и я забыла, что сердилась на Бройслава.
Кто кого приручал, кто кого изучал и проверял, осталось для меня загадкой.
Из машины у ресторана я вылезла в самых растрепанных чувствах: злая от неудовлетворенности, утомленная искусной лаской, растерянная от открытий в своей, казалось бы, вдоль и поперек изученной личности, и взъерошенная от непонимания, какого черта мы премся в ресторан, а не останемся в машине и не закончим начатое.
Бройславу же словно доставило удовольствие поиздеваться надо мной, показав неведомое мне во мне самой, раззадорить, так что я готова была изнасиловать его и спокойно напомнить, что мы приехали, пора ужинать.
К чертям ужин! — чуть не взвыла я, но Энеску без слов вытолкал меня из машины и, обняв за талию, потащил в ресторан.
Ладно, — смирилась я и решила отомстить.
Конечно, Бройслав хотел усадить меня в углу зала спиной к выходу, лицом к себе и стене, что, бесспорно, была достойна внимания своей изысканной шелкографией, панно и канделябрами, но все же не настолько, чтобы я лицезрела ее полвечера. Поэтому я вильнула в сторону и плюхнулась в кресло почти посреди залы, заняв позицию с хорошим обзором на сто восемьдесят градусов, а при желании и на все триста шестьдесят. Энеску пришлось смириться.
Победа так себе, но с ним и эта мелочь приятна.
— Что будешь? — спросил меня, отвлекая от выискивания глазами по зале достойных внимания экземпляров — фишек, что я хотела расставить на этой игровой доске.
— Закажи что-нибудь легкое, — отмахнулась я, приметив одну особь. Подарок, не иначе: элегантно одетый мужчина не особо выделялся в общей массе таких же дорогих и презентабельных, но было в его уверенных манерах, прямом, вдумчивом взгляде что-то, что убеждало меня в трех вещах: мужчина принадлежал к типу сильных, классу позвоночных, что не гнутся и не ломаются, в отличие от класса бесхребетных, к тому же он явно скучал и так же явно был способен на поступок. И неважно от скуки или по характеру — это меня как раз волновало меньше всего.
И третье, что понравилось особенно — за его спиной, за соседним столиком сидели два примечательных человечка в униформе охранников, костюмах от одного портного и манерами качков из одного тренажерного зала и с колоритными физиономиями бультерьеров, необремененных особым интеллектом. Учитывая, что Бройслав тоже не один поужинать в элитный ресторан пришел, дядечка подходил мне по всем статьям, уравнивая своими мальчиками силы двух сторон.
Я томно глянула на него и села так, чтобы его взгляд не прошел мимо моих достоинств. Бройслав проследил за мной, покосился на предмет моего внимания и, получив от меня улыбку, насторожился, но вида не подал.
В тот момент я еще не понимала, что затеянная мной игра — не борьба, а развлечение для меня и Бройслава, и как прореагируют окружающие, что произойдет и как, не имело, по сути, значения, потому что наш с ним мирок, который уже имел место быть, как я его не отрицала, никого и ничего не пускал за свои границы. Что бы ни было — было всего лишь приложением к нам, которое мы использовали по мере надобности и не вопреки друг другу, а пользы для. Это я поняла позже, а тогда искренне думала, что посягаю, пользуя подручные средства на страшащие меня отношения, слишком приятные для меня, сладкие и сладостные, те, о которых можно лишь мечтать, и потому пропасть в них не стоит труда. Я не верила, что это надолго, как не могла поверить, что это возможно. Любовь, тепло, понимание, как не манили меня, не укладывались в голове и противоречили опыту, а между тем я уже чувствовала себя защищенной, укрытой надежно от любых посягательств. Неодинокой и безнаказанной, чтобы я не совершила.
Правила игры, что я установила, были негласно и безоговорочно приняты Бройславом. Как человек сильный он не мог не пойти на рискованные развлечения и, понятно, не боялся любых поворотов событий, но подозреваю, что он, как и я, много не знал о себе и теперь пребывал в той стадии растерянности и любопытства одновременно, в какой пребывает дитя, изучая незнакомый ему предмет. Стандартные схемы поведения были сломаны, и свобода манила своей новизной, но и вскрывала глубинные черты характера, что за ненадобностью мирно дремали в нем много лет.
Я цепко держала в поле своего внимания и Бройслава, и того дядечку, не забывая улыбаться одному и поддерживать беседу с другим. Энеску то и дело сбивался, замыкался, косясь на мужчину за соседним столиком и на меня, все активнее флиртующую с ним. Мне было интересно, что он будет делать, и даже наметила три линии, по которым пошел бы среднестатистический самец: увел бы меня с поля зрения соперника или вывернулся из себя, переключая внимание на собственную персону, обиделся и начал покусывать. Бройслав пошел другим путем — решил взять себя в руки и сохранить видимость спокойствия. Он не вредничал, не спешил поужинать и увести меня, не настырничал с вопросами, не менял темы как перчатки, не лез с назойливым вниманием, давая мне право решать самой, с кем я здесь и зачем. Но в какой-то момент не выдержал, сорвался на мелкий белее унижающий его, чем оппонента, укус:
— Не знал, что тебе нравятся пингвины, — и резко ретировался в туалетную комнату, видно, чтобы побыть наедине с собой и сложить файлы.
Я усмехнулась: брешь в спокойствии пробита, осталось ее расширить и нашпиговать взрывчаткой — довести до пика эмоционального накала, в котором разум уже не котируется.
"Пингвин" улыбнулся мне щедро и открыто и жестом пригласил за свой столик.
Вообще-то я привыкла, что дичь приходит ко мне, а не я к ней, но в данной ситуации его приглашение хоть и дурно пахло, было мне на руку. Я представила лицо Бройслава, что, вернувшись, не застанет меня на месте и порхнула к дядечке.
