Множество раз в моей работе мне приходилось нажимать на кнопку тревоги или, если хотите, вызова персонала, однако же сейчас я сделал это чуть помедлив, все еще находясь под впечатлением от услышанного. И действительно, язык повествования Германа Аше был столь насыщен красками, а описываемые им эмоции столь ощутимы, что, случись это в иной ситуации, я, несомненно, поверил бы ему, несмотря на весь мой врачебный опыт.
Моя заминка привела к тому, что пациенту удалось добежать до двери и, распахнув ее, выскочить в коридор. Не медля более, я бросился за ним, по опыту зная, что, находясь в подобном состоянии, больной может натворить серьезных бед, порой непоправимых. Случаи агрессии пациентов и сопряженных с нею увечий, увы, нередки в моей вотчине и реакции требуют немедленной.
С помощью подоспевших санитаров нам удалось, наконец, совладать с Германом Аше, но его животный взгляд и непрекращающиеся попытки избавиться от вязок и покалечить окружающих не позволили мне, к прискорбию, освободить пациента или хотя бы ослабить его оковы, но, напротив, требовали его изоляции в видеообозреваемой палате наблюдения. В ней он, получив инъекцию успокоительного и фиксированный к кровати, и был размещен до «прихода в чувства». Побыв с ним несколько минут и уверившись, что он уснул, я покинул палату для того, чтобы заняться другими своими пациентами, которых забросил, увлеченный повествованием вновь поступившего.
В течение дня я еще несколько раз навестил Германа, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. В один из этих визитов я обнаружил, что он не спит, но в состоянии пребывает далеком от удовлетворительного: во взгляде его по-прежнему не было ничего человеческого, а мышцы судорожно напрягались, как будто он все еще пытался освободиться или же спастись от чего-то. Губы его шевелились, он что-то шептал мне, но, наклонившись к нему и прислушавшись, я сумел различить лишь «Она здесь!», что лишний раз подтверждало тот факт, что пациент до сих пор находится во власти своих болезненных переживаний. Назначив следующую инъекцию, я вышел из палаты, искренне огорченный отсутствием сиюминутного положительного эффекта. Чем-то этот человек был мне симпатичен, и преступление, которое он, вероятно, совершил уже будучи тяжко больным, не вызывало во мне, в отличие от общественности, желания немедленно его распять. Впрочем, и откровенно симпатизировать кому-либо из пациентов я тоже права не имел, так как, будучи судебным психиатром, обязан был оставаться беспристрастным.
У меня было дежурство в ту ночь, поэтому я неторопливо закончил всю накопившуюся за неделю бумажную работу и обошел все отделения, чтобы убедиться, что все в порядке и ночь тревог не обещает. Дома меня, как вы помните, никто не ждал, а потому и трогательных звонков с пожеланиями спокойной ночи и чмоканием телефонной трубки мне делать было некому. Воспользовавшись затишьем, я решил отправиться подремать часок-другой и напоследок взглянул в монитор наблюдения, ожидая увидеть в нем моего утреннего собеседника мирно спящим. Я надеялся, что назавтра он будет уже в более или менее подходящем для ведения беседы состоянии, хотя в общих чертах его проблема была мне ясна. Жаль, но страдальцу Герману Аше придется, видимо, много лет провести в этих стенах, так как тяжесть его заболевания и исходящая от него опасность для себя и окружающих не позволяли мне поставить положительного прогноза касательно здоровья, а вместе с тем и будущего этого человека.
Но, глянув в монитор, я встрепенулся: пациента на кровати не было! Приглядевшись же уставшими глазами повнимательней, я увидел, что он все же остается там, где я его в последний раз наблюдал, но с головой закрыт простыней, что и делало его незаметным с первого взгляда. Но кто же мог укрыть его, если его руки фиксированы вдоль тела, а дверь заперта? Кто-то из персонала? Но зачем с головой? У нас ведь, во всяком случае, не морг!
Не дождавшись ответа от разбуженного мною и виновато мнущегося в неловкости медбрата, я взял его с собой и проследовал к палате. Будучи уже в высшей степени раздосадованным, что ничего хорошего для растяпы не обещало, я велел ему отпереть дверь, быстро прошел к постели больного и откинул простыню. Открывшееся зрелище заставило меня отпрянуть: Герман Аше лежал с широко открытыми и уже подернутыми мутной пленкой мертвеца глазами, в которых застыл невообразимый ужас, а горло было буквально разорвано не то клыками, не то чем-то очень на них похожим. Грудь покойника и простыня под ним были залиты кровью, а пальцы, судорожно сжавшие раму кровати в последние мгновения жизни, так и остались скрюченными. Кроме того, на шее и груди трупа были видны остатки какого-то черно-зеленого вещества, при ближайшем рассмотрении оказавшегося склизким и зловонным. Однако это не были продукты разложения лежащего передо мною тела. То, что прикасалось к Герману перед его смертью, находилось уже, по видимому, в последней стадии разложения.
Чувствуя пустоту в сердце, я медленно выпрямился и, повернувшись к остолбенело стоящему за моей спиной и мямлящему что-то вроде «полиция…полиция…» медбрату, тихо велел тому сгинуть, ибо ни он, ни я, ни полиция ничем уж не могли более помочь несчастному Герману Аше, ставшему рабом своей неумной страсти и заплатившему за это столь великими муками.
21.12.2009
Предисловие, являющееся частью повествования
Не один раз во время моих страноведческих поездок по окрестностям мне доводилось разговаривать с людьми, искренне влюбленными в свою маленькую родину и почитающими ее предания, легенды и тайны, которых немало в любом уголке планеты. Я всегда радуюсь, если мне удается побудить стариков к воспоминаниям и с интересом ловлю каждое слово, боясь пропустить одну из тех подробностей, которые придают неповторимую прелесть этим рассказам. Я не делю людей на «темных» и «просвещенных», поскольку опыт мой показывает, что грани этой не существует, и природа одаривает нас талантами независимо от оценок наших способностей напыщенной профессурой. Умение же видеть, удивляться и запоминать является истинным талантом, и тем приятнее встретить человека, наделенного этим даром.
Истории и загадки порой находят нас сами, причем в самых неожиданных местах и ситуациях; это лишь добавляет им ценности в моих глазах, ибо служит косвенным доказательством их неподдельности.
Так, однажды, напрасно потратив целый день в библиотеке пльзенского Западнобогемского Университета в надежде отыскать кое-какие материалы о хронисте Венцеслаусе Хайеке, я, раздосадованный неудачей, отбыл в обратный путь. Поскольку возвращаться домой совсем без впечатлений мне не хотелось, я решил остановиться на ночь в одном из пансионов городка Стрибро, что расположен километрах в сорока к западу от Пльзена, насладиться вечерней прогулкой вдоль речки Мис, о сказочно-живописных берегах которой был наслышан, да полюбоваться Мостовой Башней постройки шестнадцатого века в свете заката.
