Но ему могли присниться Кэролайн и Синтия Эванс – и этого сна он бы, возможно, просто не выдержал...
Очевидно, крохотный кусочек Алекса Лонсдейла все же остался нетронутым где-то в глубине тканей мозга, куда не проник скальпель Торреса. Именно он испытывал в его снах боль и ужас невинных жертв, именно его терзали угрызения о содеянном. Но когда он просыпался, Алекс исчезал. Оставался только... как его звали?
Звали ли его как-нибудь вообще?
Да. Алехандро.
Это имя выбрал для него Торрес. И вложил в его память воспоминания давно умершего родственника. Но чувства, вызывавшие эти воспоминания, принадлежали самому Торресу. Их он оставил.
Оставил, понял Алекс, чтобы не произошло ошибки. Вид каждой из этих четырех женщин – тех, что ненавидел Торрес всю свою жизнь – пробуждал в мозгу Алекса чувства Торреса и воспоминания Алехандро, они казались ему женщинами из тех, далеких лет. Гринго. Грабители и убийцы.
Жены убийц и грабителей, так же виновные в гибели его близких, как и их мужья.
И он убивал их. Чтобы отомстить за смерть сестер и родителей.
Но ночью, когда на миг в его мозгу оживало то, что сохранилось от Алекса Лонсдейла, жертвы снова становились старинными подругами матери, женами друзей отца, людьми, с которыми он вырос и которых любил не меньше, чем собственную семью.
Это и было главной ошибкой Торреса.
Если бы его замысел удался до конца, в его мозгу не осталось бы и следа от Алекса Лонсдейла.
Фары идущей перед ним машины выхватили из мрака вывеску парка, располагавшегося на окраине города. Свернув на стоянку перед воротами, Алекс припарковал машину и выключил мотор.
Отец не так давно говорил ему, что еще маленьким он часто играл здесь, но Алекс ничего не помнил об этом. Нет, помнил, но это была память Раймонда Торреса. Смуглого мальчонки в рваных джинсах, стоявшего у ворот парка и громко звавшего мать. Он хотел, чтобы она отвела его на качели и, как другие мамы, покачала его.
– На качели? – язвительно спрашивала Мария. – Опомнись, bobo! Этот парк не для нас. Он, как и все здесь, для гринго!
После чего она обычно указывала на щит с надписью, гласящей, что парк заложен в честь первых американских поселенцев, пришедших сюда в восемьсот сорок восьмом, сразу после того, как был подписан договор в Идальго Гуаделупе.
Затем, взяв Рамона за руку, она тащила его прочь от ворот.
Выйдя из машины, Алекс не спеша пошел по белевшим в лунном свете дорожкам к качелям, видневшимся невдалеке от ворот. Осторожно усевшись на пластиковое сиденье, он несильно оттолкнулся ногой от земли.
Смутное, но до боли знакомое ощущение заставило его напрячь мышцы, при следующем толчке качели взлетели высоко вверх, Алекс оттолкнулся еще, еще сильнее... Свист ветра в ушах и сладкая боль под ложечкой, когда качели взлетали почти до самой перекладины, словно говорили ему – да, он бывал здесь когда-то и очень любил качаться, когда был маленьким.
Он перестал отталкиваться, вскоре качели замерли и вместе с ними замер на пластиковом сиденье Алекс.
Но ему еще столько надо сделать до того, как он придет в дом на Гасиенда-драйв, где живут эти люди, до сих пор верящие, что они – его родители... Вскочив на ноги, он в последний раз легонько тронул рукой качели и пошел к машине.
После въезда в город он свернул влево, и вскоре оказался на Площади. Еще два квартала – и вот оно, здание миссии. В мутном свете уличных фонарей его мозг вновь начал оживлять воспоминания, но он не дал им вырваться. Лишь когда он вошел в ворота старого кладбища, он – в последний раз – стал доном Алехандро.
Похоронят ли его здесь – или позволят обрести последний приют на холме у большой гасиенды, рядом с сестрами и матерью?
Нет. Они отнесут его сюда. Они ведь будут хоронить Алекса, а не Алехандро. Медленными шагами он направился в глубь кладбища. Там, у самой стены, почти врос в землю серый квадратный камень. Но кто-то явно ухаживал за могилой – надпись на плите можно было прочесть без труда:
Алехандро де Мелендес-и-Руис
1832 – 1926
Его собственная могила – хотя ей уже шестьдесят лет... На плите лежали цветы, Алекс знал, кто их сюда приносит. Мария Торрес будет хранить память деда, пока сама не ляжет рядом с ним. Подняв цветок, Алекс поднес его к носу, вдыхая терпкий аромат увядания. Продолжая держать цветок в руке, он пошел к машине.
На Площади, перешагнув через цепь, огораживающую дуб, он долго стоял под его раскидистыми ветвями. Воспоминания Алехандро бушевали в нем, словно раскаленная лава – и он отдался им весь, до конца.
Он снова увидел тело отца, висящее в петле на огромном дереве, и по щекам его вдруг потекли горячие безнадежные слезы. Нагнувшись, он положил цветок на землю у корней дерева. Прах его отца покоится здесь... Повернувшись, он пошел прочь, по дороге снова оглянулся на дуб. Он знал, что больше никогда его не увидит.
* * *
Лайза и Кэрол Кокрэн все еще сидели на ярко освещенной кухне, когда услышали, как к дому подъехал автомобиль. Хлопнула дверца. Поколебавшись, Кэрол встала, подошла к окну и, слегка отодвинув занавеску, выглянула на улицу. Она сразу увидела незнакомый автомобиль, стоявший у калитки. Кто вышел из него – она не разглядела, снаружи уже совсем стемнело. Задернув занавеску, она подошла к плите, на которой на слабом огне грелся кофейник. Слегка дрожавшими руками она налила дымящийся кофе в чашку. Интересно, какая это за последние полчаса... Неважно. Как только дверь закрылась за Джимом, они с Лайзой не могли даже думать о сне.
– Кто там, ма? – тихо спросила Лайза. Кэрол удалось, хотя и не слишком уверенно, улыбнуться дочери.
– Никто, детка. Это чья-то чужая машина, и к тому же в ней сейчас никого нет. Наверное, это приехали к кому-то из соседей на другой стороне улицы.
Пока Кэрол говорила это, в душе ее нарастало странное чувство – хозяин этой машины приехал именно к ним. Но кто это?
Звонок в дверь заставил ее сильно вздрогнуть, знакомый звук прозвучал зловеще в тишине, наполнившей дом...
– Кто это... кто там? – спросила Лайза едва слышным шепотом.
– Сиди тихо, – прошептала ей в ответ Кэрол. – Не будем открывать, пусть себе идет восвояси...
Звонок раздался вновь, и Лайза, вздрогнув, схватила мать за руку.
– Сейчас уйдет, – прошептала Кэрол. – Он поймет, что дома никого нет...
Но когда звонок прозвенел в третий раз, по лестнице звонко затопали каблучки детских туфель, и через секунду едва не упавшая с последней ступеньки Ким уже поднималась у входной двери на цыпочки.
– Ким!
Крик Кэрол перекрыл голос малышки, звонко вопрошавшей "кто там?" в щель почтового ящика.
– Ким, прошу тебя, не открывай!
