Хорошо, что старуха хотя бы не задавала вопросов и не отпускала язвительных замечаний. Видимо, тоже почувствовала важность происходящего. А может быть, просто опасалась священника и его черного напарника. Мысль об этом доставляла попу немалое удовольствие…
Так эта странная, мягко выражаясь, троица, двигавшаяся в связке взаимной симпатии, появилась на окраине Ина. Впереди брела Полина, за нею – игрок с обугленным лицом, резиновыми кистями и фасеточными глазами насекомого, а где-то в безопасном отдалении по их следам пробирался священник.
Как только трясина осталась позади, ведьма предпочла отделиться от компании и заковыляла к себе домой. Она рисковала. В кармане ее пальто был спрятан предмет, ради обладания которым и Заблуда, и Ферзь, не задумываясь, нарушили бы ими же самими установленные правила игры. Предмет подвергся небольшой модификации в чреве Большой Мамы и превратился в психическую мину. В чем заключается ее действие, Полина не знала. И не могла узнать – ведь у нее не было видеодвойки.
Священник замешкался. Теперь, когда ему нужно было принимать решения, а возможность истребить всех, кто творил зло и кого он ненавидел, стала вполне реальной, на него обрушилась непривычная тяжесть ответственности. Ведомый симбионт, обозначенный в файлах реаниматора жаргонным словечком «Феникс» (остряки они были, эти ребята из лаборатории, которым сейчас наверняка черти запихивали в аду во все свободные дырки!), остановился и ждал, пока снова зажурчит жалкий ручеек мыслишек, изливаясь из ссохшихся поповских мозгов, – мыслишек по поводу того, что делать дальше. Вернее, не ждал, конечно, – ему было плевать на священника, город Ин, всю планету и на самого себя. Он был бы просветленным, если бы не был таким непоправимо мертвым.
…Слева виднелась крыша монастыря «Исследовательниц глубокого космоса», справа разлеглось пастбище, принадлежавшее Ферзю. Ну а впереди был город, пускавший вонючий дым из труб. Если бывает место без радости, то вот оно…
Еще не поздно было все отменить. Повернуть обратно. Убраться к черту. Сдохнуть… Как трудно решиться и сделать первый шаг по дороге в ад…
Священник закатал рукав рясы и посмотрел на скарабея, который останется на его предплечье до конца дней – то ли родимое пятно, то ли ожог, то ли искусная татуировка. Память о визите к Большой Маме. Теперь он тоже был помечен зловещим знаком, клеймом чуждого культа – и кто тогда был его истинным хозяином? Кто заказывал музыку? Кого он только что предал? Кому оставил в заклад свою предположительно бессмертную душу? И не наступил ли момент истины – когда бессмертие ужасает сильнее, чем близкий конец краткого, печального и безнадежного земного пути?..
Священник сел на землю, привалившись к какому-то пню и не замечая холода. Он оправдывал свое бездействие тем, что ему надо подумать. С этой позиции он мог видеть только черную голову Феникса, застывшего будто изваяние. Он велел ему сесть. Не торчать на виду. Вернее, ПРЕДСТАВИЛ себе, что Феникс садится. Тот мгновенно присел и прекрасно замаскировался.
Эта жуткая полуорганическая машина уничтожения поражала священника своим совершенством. Почти завораживала. Искушала демонической силой и демоническими возможностями. «Господи, дай мне немного мудрости… – прошептал священник. – И не дай сотворить еще больше зла». Теперь, когда цель находилась так близко, зло показалось ему размытым и безликим. Оно гнездилось во всех головах без исключения, но не мог же он убить их ВСЕХ?!
Зло перетекало в добро и наоборот – как день и ночь. То, что одно было немыслимо без другого, не меняло сути дела. Как и то, что дуализм растворялся в святости.
Священнику было далеко до святости. Равновесие явно нарушено – давно и почти непоправимо. Возьмись он заново взвешивать добро и зло – и он возьмет на себя слишком много. Если бы кто-нибудь сделал это за него… Например, судьба. Почему бы не свалить все на судьбу? Так получилось. Извините. У меня не было другого выхода…
Впрочем, один ЗАПАСНОЙ выход есть всегда. Прямиком на тот свет, а там – совсем другое кино. Но ведь здесь все будет продолжаться без тебя. Все останется прежним. Торжество подлости, жадности, похоти, жестокости; всеобщая паранойя, неизлечимая мания превосходства; выжженные глаза, уши в качестве трофеев, содранная кожа, отрезанные мошонки, вывалившиеся кишки; алчное чавканье, насмешки ничтожеств, унижение гордых, развлечения блудливых; насилие, убийства, замораживание живьем, страдания, зверства (и немного о ЛИЧНЫХ фобиях, поп, не стесняйся: как насчет иголок под ногти? утюга на живот? А что, если засунуть твои пальцы в крысиную клетку? твой член в мясорубку? шомпол тебе в задницу?); пожирание душ, помойное ростовщичество, растление подростков, грязный опыт стариков, смерти невинных детей, материнские стоны, зародыши в сточных канавах; бессильные вопли отчаяния, обращенные к равнодушному Небу.
Ты твердишь об этом, но твои обличительные речи – дешевка. Уже ничего нельзя исправить. Своей смертью, равно как и своей пассивностью, ты лишь поможешь цветам зла расцвести еще пышнее. Прекраснейшие в мире клумбы – это те, что разбиты на могилах… И когда ты превратишься в земле в гнойную червивую массу, цветы жадно выпьют твой гной, впитают его в себя, и ты станешь ядовитой пыльцой, носящейся над изнасилованной и растерзанной твердью. Так продолжится для тебя круговорот веществ в природе; таким будет твой новый цикл. Ускользнуть не удастся. Возможно, лучшее, что ты мог бы сделать, – это вернуться ненадолго. Если позволит Большая Мама. У Большого Папы ты уже не спрашиваешь разрешения. Когда-то Он не ответил на самый важный для тебя вопрос…
Итак, коротенькая жизнь взаймы – чтобы исправить ошибку, восстановить равновесие. Чтобы вытащить кого-то на миллиметр из дерьма. Сам-то ты уже не тонешь. Ты – всего лишь муляж из пепла. Ангелочек мщения, сотканный из истлевшей ткани кошмара…
Священник, наверное, размышлял бы об этом до вечера, но какой-то отдаленный шум привлек его внимание. Он привстал и осторожно выглянул из-за кустов.
Ему показалось, что кто-то ударил его в солнечное сплетение. «Вот оно! – закричал он про себя, ненавидя и торжествуя. – Вот оно!!!»
Он увидел подтверждение своих мыслей, еще одну иллюстрацию в летописи человеческого упадка, пример страшного опыта, знак свыше, руководство к действию. Он смотрел, не отрывая взгляда; хотел вобрать в себя черную энергию зла, слепить в плотный беспросветный ком (лишь бы не подавиться) и навсегда избавиться от проклятой рефлексии и сомнений.
Священник встал в полный рост.
– А ну, прекратите! – сказал он хриплым, неузнаваемым голосом.
