— Завтра я с утра, благословясь, твою икону в красном углу гостиной размещу. Лампадку мы вместе, помолясь, возжигать будем. Чем ее заправить у нас найдется. До Фоминой недели пускай горит.
К нашей тетушке Агнессе надо б заехать. Она мне звонила, просила тебя поздравить.
— Ой, я только эсэмэски принимаю, секулярные звонки в роуминге отключила.
— Пошли, Настена, скроемся от мира сего в асилуме. Предвосхищаю: у него тоже есть для тебя подарок.
— Шкура белого медведя у камина?
— Увидим. Твою белую сумочку прихвати и пойдем…
В асилуме, принявшем облик и убранство маленькой городской кофейни, Настя прижалась к Филиппу:
— Ой, Фил, на стойке пусто!
— Выкладывай на нее оружие.
— А ты?
— Я тоже. И нам направо, сквозь занавес из блестящих ленточек…
Огромный бассейн, украшенный тропическими растениями, Настю ошеломил. С минуту она растерянно и оторопело оглядывалась вокруг. Опустилась на колени, протянула руку к воде и тут же отдернула:
— Ой, Фил, она теплая-теплая… Можно мне сорвать вон тот красненький банан?
— Причащайся и мне парочку сорви. Что, Анфиска суевериями заразила?
— Ну да… Как-то боязно…
Патрик мне плавать не рекомендует. Говорит, форму груди могу испортить…
— Ох мне женщины. Пойдем назад?
— Ну нет! Сейчас я съем банан, потом, потом…
Помниться, кто-то обещал меня на спинке покатать от бортика до бортика. После же… Ты поплывешь на спине, а я на тебе!
— Дщерь Евина в райском саду в срамные игры играша.
— Потом опять будьте вместе, дабы не искушал вас Сатана воздержанием вашим!
Нут-ка смотри и не отворачивайся скромненько! Раздеваюсь снизу…
Медленно и грациозно…
Кабы муж мой мог созерцать, восторгаться, какая же красивая и соблазнительная у него жена…
В четверг утром молодожены Ирнеевы накоротке заехали к Агнессе Дмитриевне Заварзиной до того, как та уедет на дачу. Позавтракали по-родственному, пообщались.
Тетушка Агнесса нашла Настю пополневшей, посвежевшей и расцветающим бутончиком. Не то что приехавшей из Америки, какой-то измученной, отощавшей…
«Сейчас совсем другое дело. Похорошела, поправилась моя Настенька… Вот что мужняя ласка с женщиной делает! Не абы как… Ах вы мои голубки..!»
Вечер четверга на пасхальной Светлой седмице Филипп и Настя Ирнеевы провели только вдвоем.
— …Вот я и дома! Муж не властен над своим телом, хотелось бы вам напомнить, сударь мой.
— А жена над своим, сударыня. Ежели оно принадлежит одеянию от кутюр.
— Фил, говорю тебе, его снимать-то быстро, зато одевать долго. Вот увидишь, я тебе завтра в нем покажусь, — пообещала Настя и не демонстрировала мужу новое парижское платье из весенне-летней коллекции месье Анри Дюваля. — Беличий палантин, который ты мне подарил, к нему самое то.
— Взглянем и оценим, во что обходится мне молодая супруга.
— Ой дорого! Сей же час ты, мой дорогой, будешь меня вкусненько кормить. Анфиса и Пал Семеныч звали в ресторан, а я не захотела, домой спешила, к любимому мужу.
— Разогреть и накормить? Эт-то мы могем. Кабы любимой жене скульптурную античную задницу отрастить. Припоминаю, видел я как-то раз музейную Ниобу, дочь славного царя Тантала.
— Не испугаете, сударь. Фенотип и генотип не позволят растолстеть вашей супруге. Ибо здравый дух живет и здравствует в ее телесном совершенстве!
ГЛАВА X ПАСХАЛЬНАЯ НЕДЕЛЯ КОНЧАЕТСЯ В СУББОТУ
— 1-
Большую часть дня в Светлую пятницу Настя и Филипп оставались дома. Занимались они не одним лишь супружеским домохозяйством.
— …Фил, мне с тобой очень легко переключаться от секулярной обыденности в харизматическую ипостась. У тебя все так просто, приятно и органично выходит.
Настя включила утюг, вдумчиво установила терморегулятор, продолжая рассуждать:
— Патрик и Пал Семеныч меня в маленькую девочку превращают, но вот с тобой я всегда чувствую себя истинно кавалерственной дамой. Одновременно я тебя почитаю и преклоняюсь перед тобой во всей глубине и полноте моей разумной души.
Ты ведешь меня, совершенствуешь, начальствуешь и руководительствуешь мной.
— Жена да не сотворит кумира из мужа и начальства своего! — отозвался Филипп, доставая отжатую скатерть из стиральной машины.
— Это, Фил, скорей, к нашей Маньке относится. Она Патрика боготворит. Представь, курить ради него бросает.
— Будто?
— Ей-ей, по-простому с абстинентным синдромом, безо всякого орфического очищения…
Фил, знаешь что, у меня позавчера было видение. Я хочу, чтоб ты его посмотрел. Только ты потом не смейся надо мной, пожалуйста, я там была… Ну в общем, сам увидишь…
— Кончай глажку. Пойдем, приляжешь ко мне на колени. Привязка на твой сигнум, крутанешь его обсолонь…
Оправившись, Настя сделала маленький глоток коньяка из рюмки, поднесенной широко улыбающимся Филиппом, поперхнулась и обиженно произнесла:
— Ну вот, я же говорила, смеяться будешь.
— А как же! У, ты какой развратный мальчишка… Мужества тебе не занимать стать, Настена. Этакое выдающееся естество с фибулой-заколкой на конце.
— У тебя оно больше.
— Пожалуй… тебе со стороны виднее. Но вот двойная секирка в храме меня поболе заинтересовала… нежели твое трехчленное мужество, жена моя.
— Издеваешься?
— Нет, размышляю. Видение твое однозначно прелиминарное и прелюбопытное, сдвоенное. И каким же боком бронзовый наперсный крест-лаброс рыцаря-адепта Рандольфо вас касается, дама-неофит Анастасия?
Да и сюжетец видения вовсе не ваш, неофит, но из богатого теургического опыта нашего дорогого дедули. Недаром же у вас, Настасья моя Ярославна уже имеется один апотропей из его наследства.
Александрийский Мелькит подвергнут рыцарем Рандольфо сложнейшему ритуалу дивульгации, моя дама-неофит. Возможно, адепт сработал в сопряженном комплексе с крестом-лабросом.
— Секирка-лабрасса мне вместо клинка, рыцарь?
— Эт-то получше будет, дама-неофит Анастасия. Ибо из Святой земли артефакт вывезен… Был метательный языческий топорик — стал крестом, быть может, животворящим или возвращающимся в руку оружием Гнева Господня…
Хорошо б с Патриком и Пал Семенычем посоветоваться касательно потенциального ритуала активации. Возможно… оченно возможно, старички что-нибудь дельное подскажут…
— Фил, прошу, пожалуйста, не надо! Мне стыдно. Как же им в таком мужском виде показываться?!!
— Зачем? Я им отдельно ту сцену в микенском дворце в упрощенной трансляции сам передам. И мужество твое продолговатое, гимнософистическое, жена моя, гарантирую, они не увидят.
