Лысый гном выпрямился, сжал кулаки и принялся потрясать ими в воздухе, явно обращаясь к Ральфу. Потом он сорвал с головы панаму Макговерна, вцепился зубами в поля и откусил кусок. Это смотрелось очень по-детски. Сейчас он напоминал капризного ребенка, который злится на папу с мамой. Солнечный свет просвечивал насквозь его маленькие аккуратные уши, что лишь довершало сходство с ребенком. Лысый доктор выплюнул оторванный кусок и нахлобучил панаму обратно на голову.
[Эта собака была моей, краткосрочник! Я с ней хотел поиграться! А может, теперь мне с тобой поиграться, раз уж такие дела? С тобой и твоими маразматирующими дружками?]
[– Пошел на хрен отсюда!]
[Сам пошел на хрен, урод! Имел я тебя и мать твою тоже!]
Ральф уже слышал эту восхитительную сентенцию и даже помнил, где именно: от Эда Дипно, возле аэропорта, летом 92-го. Такое трудно забыть. Ральфу вдруг стало страшно. Во что он вляпался, черт побери?
5Ральф опять поднял руку, но что-то внутри у него изменилось. Он мог сколько угодно бить ею по воздуху во всех направлениях, но он уже знал, что никаких синих молний больше не будет.
Док сначала не понял, что Ральф пытается выстрелить из незаряженного ружья. Он отскочил назад, пытаясь защититься скальпелем. Огромная панама все-таки упала ему на глаза, и в какой-то момент он стал похож на Джека Потрошителя из дешевой мелодрамы… только у этого Потрошителя были явные проблемы с ростом и отсюда, наверное, ярко выраженный комплекс неполноценности и совершенно неадекватное поведение.
[Ты за это поплатишься, краткосрочник! Подожди! Подожди и увидишь! Решил со мной поиграть?! Только против меня у тебя шансов нет!]
Но как бы Док номер три ни распалялся, он решил, что на сегодня с него уже хватит. Он развернулся и побежал в закоулок между прачечной и жилым домом, его халат развевался на ветру, а он сам путался в своих слишком больших джинсах. И вместе с ним в тень проулка отступила и невозможная яркость дня. Ральф вдруг понял, что чувствует себя на удивление хорошо. Его обуревала какая-то странная радость. Он был бодр, весел, полон энергии и был счастлив, как никогда.
Я прогнал его, Господи Боже! Я прогнал этого маленького урода.
Он понятия не имел, что это было за существо в белом халате, но одно он знал точно: он спас от него Розали – и сейчас этого было вполне достаточно. Всякие назойливые вопросы насчет его вменяемости-невменяемости будут потом, наверное, уже сегодня ночью, когда он усядется в свое кресло-качалку у окна и будет смотреть на пустую Харрис-авеню… но сейчас он себя чувствовал замечательно. Как говорится, на миллион баксов.
– Ведь ты его видела, Розали? Ты его видела, этого маленького…
Он глянул вниз и обнаружил, что Розали больше не сидит у его ног. Он поднял голову и увидел, что она бежит в парк, подволакивая правую заднюю лапу.
– Розали, – закричал он. – Эй, девочка!
И сам не зная почему – наверное, потому, что они только что пережили вместе что-то совершенно невообразимое, – Ральф направился за ней, сначала – просто быстрым шагом, потом – бегом, а потом – сломя голову.
Но бежал он недолго. Сперва что-то кольнуло в левом боку, потом – в груди. Он остановился на пересечении двух дорожек и наклонился вперед, упершись руками о ноги. Пот застилал глаза и щипался, как слезы. Ральф тяжело дышал, размышляя о том, так ли у него болело в левом боку, когда он учился в школе, или это было начало сердечного приступа.
Но уже через полминуты боль начала проходить, так что, наверное, это была просто колика. И тем не менее тезис Макговерна подтвердился. Дай я тебе кое-что скажу, Ральф. В нашем возрасте умственные расстройства – обычное дело! В нашем возрасте это вполне нормально. Ральф не знал, правда это или нет, но он хорошо понимал, что времена, когда он принимал участие в марафонских забегах штата, закончились лет пятьдесят назад и что эта гонка за Розали была глупой и даже опасной. Если бы у него все же случился сердечный приступ, наверняка он был бы не первым и не последним старым пердуном, который был бы наказан коронарным тромбозом за то, что слишком разволновался и забыл, что когда твои восемнадцать лет уходят, они уходят уже навсегда.
Боль почти утихла, и вроде как даже дыхание восстановилось, но в ногах по-прежнему была слабость. Казалось, шагни он сейчас вперед – и ноги сложатся в коленях, и он грохнется прямо на дорожку. Ральф огляделся в поисках ближайшей скамейки и увидел такое, что сразу заставило его забыть о бродячих собаках, трясущихся ногах и даже вероятном сердечном приступе. Ближайшая скамейка была в сороках футах слева, на вершине маленькой насыпи. На этой скамейке сидела Луиза Чесс в своем красивом синем плаще и горько рыдала – так, словно ее сердце разрывалось на части.
1– Что случилось, Луиза?
Она подняла на него глаза, и Ральфу тут же вспомнился спектакль в театре Пенобскот в Бангоре, куда он водил Каролину восемь или девять лет назад. Среди персонажей пьесы были и мертвецы, поэтому весь их грим состоял из белой пудры и темных кругов под глазами, которые олицетворяли глубокие пустые глазницы.
Но потом у него возникла другая ассоциация, которая была куда проще: енот.
Либо эти мысли отразились у него на лице, либо Луиза сама поняла, что выглядит она, мягко говоря, неважно. Но как бы там ни было, она отвернулась, покопалась в своей сумочке, а потом просто закрыла руками лицо.
– Уходи Ральф, хорошо? – попросила она тонким срывающимся голосом. – Я себя плохо чувствую.
При других обстоятельствах Ральф так бы и поступил: ушел, чувствуя себя немного виноватым за то, что увидел ее с расплывшейся тушью – как бы беззащитной и слабой. Но это при других обстоятельствах, а сейчас Ральф решил, что не уйдет. По крайней мере не сразу. Во-первых, он все еще чувствовал тот другой, странный мир, другой странный Дерри – он был совсем рядом. Но была и другая причина, куда более прозаичная. Ему очень не нравилось, что Луиза, всегда такая веселая и беззаботная, будет сидеть тут совсем одна и заливаться слезами.
– Что случилось, Луиза?
– Я просто плохо себя чувствую! – закричала она. – Оставь меня в покое!
Луиза снова закрыла лицо руками. Ее спина содрогалась, рукава ее синего пальто дрожали, и Ральфу вдруг вспомнилась Розали, когда лысый доктор орал на нее, чтобы она перешла через улицу и подошла к нему: несчастное, испуганное до смерти существо.
Ральф присел на скамейку рядом с Луизой, обнял ее и прижал к себе. Она не сопротивлялась, но была вся какая-то напряженная… как будто ей внутрь насовали негнущейся проволоки.
