Она взглянула на него и покачала головой.
— Не знаю, — сказала она. — Я просто не могу уснуть.
— Почему?
Словно не решаясь сказать, она прижалась щекой к подушке.
— Ты, наверное, еще не окрепла? — спросил он.
Она попыталась сесть, но не смогла.
— Не надо вставать, лап, — сказал он. — Не напрягайся.
Он положил руку ей на лоб.
— Температуры у тебя нет, — сказал он.
— Я не чувствую себя больной, — сказала она. — Я… словно устала.
— Ты выглядишь бледной.
— Я знаю: я похожа на привидение.
— Не вставай, — сказал он. Но она была уже на ногах.
— Не надо меня баловать, — сказала она. — Иди одевайся, со мной будет все в порядке.
— Лапушка, не вставай, если тебе нездоровится.
Она погладила его руки и улыбнулась.
— Все будет хорошо, — сказала она. — Собирайся.
Бреясь, он услышал за спиной шарканье шлепанцев, приоткрыл дверь ванной и посмотрел ей вслед. Она шла через гостиную, завернувшись в халат, медленно, слегка покачиваясь. Он недовольно покачал головой.
Сегодня ей надо еще отлежаться, — подумал он, добриваясь.
Умывальник был серым от пыли. Этот песчаный абразив был вездесущ. Над кроваткой Кэтти пришлось натянуть полог, чтобы пыль не летела ей в лицо. Один край полога он прибил к стене, над кроваткой, а с другой стороны прибил к кровати две стойки, так что получился односкатный навес, немного свисающий по краям.
Как следует не побрившись, потому что в пене оказался песок, он ополоснул лицо, достал из стенного шкафа чистое полотенце и насухо вытерся.
По дороге в спальню он заглянул в комнату Кэтти.
Она все еще спала, светлая головка покоилась на подушке, щечки розовели от крепкого сна. Он провел пальцем по крыше полога — палец стал серым от пыли. Озабоченно покачав головой, он пошел одеваться.
— Хоть бы кончились эти проклятые бури, — говорил он через десять минут, выходя на кухню. — Я абсолютно уверен…
Он на мгновение застыл. Обычно он заставал ее у плиты: она жарила яичницу или тосты, готовила пирожки, или бутерброды, заваривала кофе. Сегодня она сидела у стола. На плите варился кофе, но больше ничего не готовилось.
— Радость моя, если ты неважно себя чувствуешь, тебе было бы лучше пойти в постель, — сказал он. — Я сам займусь завтраком.
— Ничего, ничего, — сказала она, — я просто присела отдохнуть. Извини. Сейчас встану и поджарю яичницу.
— Не надо, сиди, — сказал он. — Я и сам в состоянии все сделать.
Он подошел к холодильнику и раскрыл дверцу.
— Хотела бы я знать, что это такое происходит, — сказала она. — В нашем квартале с половиной творится то же самое. И ты говоришь, что на заводе осталось меньше половины.
— Может быть, вирус, — предположил он. Она покачала головой:
— Не знаю.
— Когда вокруг все время бури, комары и все чем-то заболевают, жизнь быстро становится мучением, — сказал он, наливая себе из бутылки апельсиновый сок. — И разговорами о чертовщине.
Заглянув в бокал, он выудил из апельсинового сока черное тельце.
— Дьявол! Чего мне никогда не понять, — так это как они забираются в холодильник.
— Мне тоже, Боб.
— Тебе налить сока?
— Нет.
— Тебе бы полезно.
— Спасибо, моя радость, — сказала она, делая попытку улыбнуться.
Он отставил бутылку и сел напротив нее со стаканом сока.
— У тебя что-нибудь болит? — спросил он. — Голова, что-нибудь еще?
Она медленно покачала головой.
— Хотела бы я действительно знать, в чем дело, — сказала она.
— Вызови доктора Буша. Сегодня. Обязательно.
— Хорошо, — сказала она, собираясь встать.
Он взял ее руки в свои.
— Нет, радость моя, посиди здесь, — сказал он.
— Но, в самом деле, нет никакой причины… Не знаю, что происходит, — сердито сказала Вирджиния.
Она всегда так реагировала, сколько он знал ее. Когда ей нездоровилось, это доводило ее; слабость — раздражала. Всякое недомогание она воспринимала как личное оскорбление.
— Пойдем, — сказал он, поднимаясь, — я провожу тебя в постель.
— Не надо, оставь меня здесь, я просто посижу с тобой. А прилягу, когда Кэтти уйдет в школу.
— Хорошо, может, ты съешь чего-нибудь?
— Нет.
— А как насчет кофе?
Она покачала головой.
— Но если ты не будешь есть, ты действительно заболеешь, — сказал он.
— Я просто не голодна.
Он допил сок и встал к плите поджарить себе парочку яиц. Разбив о край, он вылил их на горячую сковороду, где уже шкворчал жирный кусок бекона. Взяв из шкафа хлеб, он направился к столу.
— Давай сюда, — сказала Вирджиния. — Я суну его в тостер, а ты следи за своим… О, Господи!
— Что такое?
Она слабо помахала в воздухе рукой.
— Комар, — сказала она, поморщившись.
Он подкрался и, изготовившись, прихлопнул комара между ладонями.
— Комары, — сказала она. — Мухи и песчаные блохи.
— Наступает эра насекомых.
— Ничего хорошего, — отозвалась она. — Они разносят инфекцию. Надо бы еще натянуть сетку вокруг Кэтти.
— Знаю, знаю, — сказал он, возвращаясь к плите и покачивая сковородку так, что кипящий жир растекся поверх белка. — Все собираюсь этим заняться.
— И аэрозоль тот, похоже, тоже не действует, — сказала Вирджиния.
— Совсем не действует?.. А мне сказали, что это один из лучших.
Он стряхнул яичницу на тарелку.
— Ты в самом деле не хочешь кофе?
— Нет, спасибо.
Она протянула ему запеченный хлебец с маслом.
— Молись, чтобы на нас еще не обрушилась какая-нибудь новая порода супержуков, — сказал он. — Помнишь это нашествие гигантских кузнечиков в Колорадо? Говорят, там было что-то невиданное.
Она согласно кивнула.
— Может, эти насекомые… Как сказать? Мутируют.
— Что это значит?
— Это значит… Видоизменяются. Внезапно. Перескакивая десятки, сотни ступеней эволюции. Они иногда развивают при этом такие свойства, которые они, может, никогда бы и не приобрели, если бы не…
Он умолк.
— Если бы не эти бомбежки?
— Может быть, — сказал он. — Похоже, что песчаные бури — это от них. Может быть, и многое другое.
Она тяжело вздохнула.
— А говорят, что мы выиграли эту войну.
— Ее никто не выиграл.
— Комары выиграли.
Он едва заметно улыбнулся.
— Похоже, что они.
Некоторое время они сидели молча, звяканье его вилки да стук чашки о блюдце нарушали утреннюю кухонную тишину.
— Ты заходил сегодня к Кэтти? — спросила она.
— Только что заглянул. Она прекрасно выглядит.
— Хорошо.
Она изучающе посмотрела на него.
— Я все думаю, Боб, — сказала она, — может быть, отправить ее на восток, к твоей матери, пока я не поправлюсь. Это ведь может оказаться заразно.
— Можно, — с сомнением отозвался он. — Но если это заразно, то там, где живет моя мать, вряд ли будет безопаснее.
— Ты так думаешь? — Она выглядела озабоченной.
Он пожал плечами:
— Не знаю, лапа. По-моему, ей здесь вполне безопасно. Если обстановка вокруг будет ухудшаться, мы просто не пустим ее в школу.
Она хотела что-то сказать, но остановилась.
— Хорошо.
Он посмотрел на часы:
— Мне бы надо поторапливаться.
Она кивнула, и он быстро доел остатки завтрака. Пока он осушал чашку кофе, она спросила его про вчерашнюю газету.
— В спальне, — ответил он.
— Есть что-нибудь новенькое?
— Ничего. Все то же самое. Так по всей стране, то здесь, то там. Микроба они пока обнаружить не смогли.
Она прикусила нижнюю губу.
— И никто не знает, что это?
— Сомневаюсь. Если бы знали — если бы хоть кто-нибудь знал — они бы непременно сообщили.
— Не может этого быть — чтобы никто не имел понятия…
— Понятие у каждого свое. Да что с того толку.
— Но что-то они говорят?
Он пожал плечами:
— Все бактериологическое оружие находится под контролем…
— Ты не думаешь, что это?..
— Бактериологическое оружие?
— Да.
— Но война-то закончилась.
— Боб, — внезапно сказала она, — как ты думаешь, тебе надо идти на работу?
Он вымученно улыбнулся:
— А что еще делать? Нам же надо что-то есть.
— Знаю. Но…
Он через стол дотянулся до нее и почувствовал, как холодна ее рука.
— Лапушка, все будет хорошо, — сказал он.
— Ты думаешь, Кэтти надо отправлять в школу?
— Думаю, да. Пока не было заявления правительства о закрытии школ, я не вижу причины держать ее дома. Она абсолютно здорова.
— Но там, в школе все дети…
