О событиях в мире, о войнах и правительственных кризисах Салемс-Лот узнавал в основном от Уолтера Кронкайта[3]. Да, конечно, Поттеры потеряли во Вьетнаме своего мальчика, а сын Клода Боуи наступил на пехотную мину и вернулся домой на протезе, но он устроился работать на почте, где помогал Кенни Дэйнису, так что с ним все было в порядке. Мальчишки носили волосы длиннее, чем их отцы, и не так часто причесывались, но на этом, пожалуй, все видимые перемены и заканчивались. Когда старшеклассники отказались от предписанной традицией формы одежды на выпускном балу, Эгги Корлисс написала об этом в камберлендский «Леджер», но она писала туда каждую неделю, в основном бичуя пьянство и восхваляя принятие Иисуса как своего Спасителя.
Кое-кто из молодежи принимал наркотики. В августе сын Горация Килби Фрэнк предстал перед судьей и был оштрафован на пятьдесят долларов (судья согласился, что он выплатит штраф из денег, которые заработает доставкой газет), но главной проблемой являлось спиртное. Как только возрастной ценз на употребление алкоголя снизили до восемнадцати лет, молодые люди стали пропадать в заведении Делла. Они возвращались домой, едва держась на ногах, и время от времени даже разбивались насмерть. Так, в частности, произошло с Билли Смитом, который убил себя и свою подружку Лаверн Дьюб, врезавшись в дерево на Дип-Кат-роуд на скорости девяносто миль в час.
Но во всем остальном горожане имели весьма приблизительное представление о ситуации в стране. Время обходило город стороной. В таком чудесном месте не могло произойти ничего плохого. Только не в Салемс-Лоте!
5Энн Нортон гладила белье, когда в дом влетела дочь с пакетом овощей и, сунув ей под нос книгу с худощавым парнем на задней стороне обложки, начала взахлеб что-то рассказывать.
– Давай помедленнее, – сказала мать. – Выключи телевизор и начни сначала.
Сьюзен так и сделала, и с экрана исчез Питер Маршалл, раздававший тысячи долларов в телеигре «Проще простого». Слушая рассказ дочери о знакомстве с Беном Миерсом, миссис Нортон заставляла себя понимающе и доброжелательно кивать, хотя в голове сразу замигал предупреждающий желтый сигнал светофора, включавшийся каждый раз, когда Сьюзен рассказывала о новом ухажере. Мать никак не могла поверить, что Сьюзи уже выросла и может интересовать мужчин, но сегодня желтый сигнал мигал ярче обычного.
– Интересно, – произнесла она, расправляя на гладильной доске рубашку мужа.
– Он такой милый, – сказала Сьюзен. – И очень естественный.
– Надо же! – Миссис Нортон поставила утюг на подставку, и тот недовольно зашипел. Сама же она взяла сигарету с журнального столика и опустилась в кресло-качалку у окна. – А ты уверена, что с ним все в порядке, Сьюзи?
Сьюзен вызывающе улыбнулась.
– Конечно, я уверена! Он похож… даже не знаю… на учителя колледжа или кого-то вроде этого.
– Говорят, Безумный Бомбист[4] был похож на садовника, – задумчиво заметила миссис Нортон.
– Глупости! – жизнерадостно отреагировала Сьюзен, использовав выражение, которое неизменно возмущало мать.
– Покажи мне книгу! – Миссис Нортон протянула руку.
Сьюзен передала ей роман, неожиданно вспомнив описанную там сцену гомосексуального изнасилования в тюремной камере.
– «Воздушный танец», – прочитала миссис Нортон название и начала листать.
Сьюзен обреченно ждала. Она не сомневалась, что мать обязательно раскопает эту сцену. Так всегда бывало.
Легкий полуденный ветерок шевелил желтые занавески на кухне, которую мать называла буфетной, будто они жили в роскошном особняке. Их уютный кирпичный дом было непросто обогреть зимой, зато летом в нем царила приятная прохлада. Дом стоял на небольшом склоне возле Брок-стрит, и из окна, возле которого сидела миссис Нортон, открывался живописный вид на город. Он особенно впечатлял зимой, когда на заснеженные просторы падали длинные тени домов, казавшиеся желтыми от света электрических ламп.
– Мне кажется, я читала рецензию на эту книгу в портлендской газете. Не особо хвалебную.
– А мне роман нравится! И автор тоже! – упрямо произнесла Сьюзен.
– Может, Флойду он тоже понравится, – проговорила миссис Нортон как бы между прочим. – Тебе надо их познакомить.
Сьюзен почувствовала, что начинает злиться. Она-то уже решила, что все выяснения отношений, связанные с ее взрослением, остались в прошлом, и вот на тебе! Мать снова пыталась навязать ей свои представления о жизни, совершенно не воспринимая ее как самостоятельную личность, имевшую право жить и поступать по-своему.
– Мы уже говорили о Флойде, мама! И тебе отлично известно, что еще ничего не решено.
– В газете говорилось, что в романе есть описание жутких тюремных сцен. О сексе между парнями.
– Ради Бога, мама! – Сьюзен нервно вытащила себе сигарету из пачки.
– И злиться тут нечего, – хладнокровно заметила миссис Нортон. Она вернула книгу дочери и стряхнула пепел с сигареты в керамическую пепельницу в форме рыбы. Эта пепельница, подаренная матери какой-то подругой по женскому клубу, всегда вызывала в Сьюзен необъяснимое раздражение. В сбрасывании пепла рыбе в рот было что-то противоестественное.
– Я уберу овощи, – сказала Сьюзен, поднимаясь.
– Я просто имела в виду, что если вы с Флойдом собираетесь пожениться… – невозмутимо продолжила миссис Нортон.
Теперь раздражение переросло в настоящий приступ ярости.
– С чего ты взяла?! Я когда-нибудь такое говорила?!
– Я подумала…
– Ты подумала неправильно! – горячо возразила Сьюзен, хотя и понимала, что это не совсем так. Однако в последние недели она чувствовала, что охладевает к Флойду.
– Я подумала, что если ты встречаешься с парнем полтора года, – продолжила, не сдаваясь, мать, – то ваши отношения уже миновали ту невинную стадию, когда просто гуляют, взявшись за руки.
– Мы с Флойдом больше, чем друзья, – согласилась Сьюзен ровным голосом: пусть теперь поломает голову, что это значит!
Дальнейшая беседа происходила уже без слов, хотя ее содержание не вызывало сомнений у обеих.
– Ты спала с Флойдом?
– Не твое дело.
– Что тебе до этого Бена Миерса?
– Не твое дело.
– Ты что – собираешься в него влюбиться и наделать глупостей?
– Не твое дело.
– Я люблю тебя, Сьюзи. Мы с отцом очень тебя любим!
И на это ответа нет. На это просто нечего возразить! Вот почему Нью-Йорк или какое-то другое место было единственным выходом. В конце концов ты всегда упираешься в стену родительской любви, так похожую на обитые мягким войлоком стены тюремной камеры. Искренность этой любви лишала всякого смысла как дальнейшее препирательство, так и уже состоявшееся.
