Некоторые дома, построенные в той, еще строгой манере, которой знамениты пуритане, сгрудились у крутого берега. Сзади, чуть подальше, вдоль заросшей травой улицы, стояли три или четыре строения, которые могли быть примитивными деловыми зданиями, а еще дальше был виден шпиль церкви, отмеченной на карте. Он поднимался в серое небо и зловеще выглядывал из-за домов; шпиль с облупившейся краской и тусклым, покосившимся крестом.
— Хорошенькое название у этого города, — тихо произнес Кел, стоявший рядом со мной.
Мы прошли к городу и начали бродить по его улицам… И с этого места моя история, Бони, станет несколько необычной, так что подготовься.
Казалось, воздух налился свинцом, когда мы оказались среди зданий; в воздухе появилось что-то гнетущее, если ты понимаешь. Здания оказались полуразрушенными, ставни были оторваны, крыши провалились под тяжестью снега, грязные окна злобно смотрели на нас.
Тени от необычных, изогнутых линий домов падали в зловещие лужи.
Вначале мы зашли в старую, разрушенную таверну. Казалось, как-то неприлично без приглашения вломиться в один из домов, откуда люди ушли, чтобы избавиться от неприятностей непонятного мне происхождения. Старая и испорченная непогодой надпись над расколотой дверью извещала, что это была гостиница и таверна «Голова кабана».
Дверь жутковато заскрипела на одной из оставшихся петель, и мы вошли в сумрачное помещение. Запах гниения и плесени, царивший на улицах города, был очень неприятен, а внутри он оказался еще елейнее и сильнее, — запах прошедших десятилетий. Такое зловоние, вероятно, истекает из прогнивших гробов или оскверненных могил. Я прикрыл нос платком и Кел сделал то же. Мы начали обследование помещения.
— Боже мой, сэр, — слабо произнес Кел.
— Ничего не тронуто, — закончил я за него. Так оно и было. Столы и стулья стояли, словно призрачная прислуга, покрытые пылью, растрескавшиеся от резких перепадов температуры, которыми известен климат Новой Англии, но в остальном совершенные, как бы ожидающие в тишине, десятилетиями, кто еще войдет, закажет пинту или глоток спиртного, раздаст карты или раскурит глиняную трубку. Маленькое квадратное зеркало висело рядом с правилами поведения в таверне, целое зеркало. Ты понимаешь смысл всего этого, Бони? Маленькие мальчишки отличаются любознательностью и вандализмом; но здесь нет домов, которые кто-то посещал. Дома стоят нетронутыми, с целыми стеклами.
Непонятно, как могли так сильно испугать прежних обитателей слухи? Ведь нет таких кладбищ, где молодые хулиганы не сворачивают надгробных камней! Конечно, в Причер Корнерс можно найти с дюжину молодых хулиганов, а от этой деревушки до Жребия Иерусалима не более двух миль. Конечно, стеклянная посуда (которая сейчас стоит приличные деньги) осталась целой, хотя некоторые хрупкие вещи мы нашли поврежденными. Но их повреждения носили естественный характер. Только стихии наносили вред брошенному городку. Жребий Иерусалима избегали. Но почему?
У меня есть свое мнение, но перед тем, как я откажусь даже намекнуть на него, я должен закончить рассказ о нашей прогулке по заброшенному городку.
Мы поднялись в комнаты и обнаружили, что кровати прибраны, оловянные кувшины чистые и стоят на своих местах. Кухня тоже выглядела нетронутой, только пыль за много лет покрыла там все, и ужасающее зловоние скопилось за десятилетия. Одинокая таверна стала антикварным храмом; одна удивительная, старинная, сложенная из камней печь принесла бы колоссальную прибыль на аукционе в Бостоне.
— Что ты думаешь, Кел? — спросил я, когда мы снова вышли на улицу.
— Я думаю, поступать так плохо, мистер Бун, — меланхолично ответил он.
— Раньше мы должны побольше разузнать.
Потом мы посетили несколько магазинов со скромными вывесками — там были прилавки с товаром, покрытые плесенью. На ржавых крюках все еще висели люстры, на складе пылилось множество изделий из дуба и сосны, кованые вещички.
Мы зашли в два дома по пути к церкви в центре городка. Оба дома оказались исполненными в пуританском стиле, забиты коллекционными вещами, которые вот так просто можно было взять в руки; оба дома были пусты и полны зловещих запахов. Ничего, казалось, не жило и не двигалось во всем этом мире, кроме нас. Мы не видели ни насекомых, ни птиц, ни даже паутины на окнах. Только пыль.
Наконец, мы достигли церкви. Она возвышалась над нами, суровая, неприветливая, холодная. Окна были черными, затемненными изнутри. Божественность, святость покинули ее давным-давно. Точно так. Мы поднялись по ступенькам, и я взялся за огромную железную дверную ручку. Мы с Келвином обменялись мрачными взглядами, а потом я открыл дверь. Как долго эту дверь не открывали? Должен сказать откровенно, что я, видимо, был первым за последние пятьдесят лет. Вероятно, даже больше. Ржавые петли заскрипели, когда я открывал ее. Запах гниения и запустения коснулся нас, и запах был почти осязаем. Кел звучно откашлялся и непроизвольно затряс головой, словно хотел глотнуть чистого воздуха.
— Сэр, вы уверены, что вы?.. — спросил он.
— Со мной все в порядке, — спокойно ответил я. Но мне было неспокойно, Бони, да и теперь, вспоминая о церкви, я чувствую волнение. Я верю как и в Моисея, как и в Бездонную Бутылку, как и во Всеобщую Матерь, словно наш Хенсон (когда он приходит в состояние философских раздумий), что именно здесь находятся те богохульные места, строения, где млечный сок космоса прокисает и горкнет. И эта церковь такое место: я готов в этом присягнуть.
Мы вошли в длинный зал с пыльными вешалками и щитами с церковными гимнами.
Помещение было без окон. Тут и там стояли лампады. «Непримечательное помещение», — подумал я, пока не услышал сдавленный вздох Келвина, и не увидел то, на что он смотрел… Зрелище было непристойным.
Не отважусь описать столь тщательно написанную и обрамленную картину, как эта. Она была исполнена в стиле пышных полотен Рубенса, но изображала гротескную мадонну с ребенком: необычные, полускрытые тенями существа развлекались и ползали на заднем плане.
— Господи, — прошептал я.
— Нет, здесь нет Господа, — ответил Келвин, и его слова, казалось, повисли в воздухе. Я открыл дверь, ведущую в глубь церкви, и смрад стал почти непереносим.
В мерцающей полутьме вокруг алтаря, словно привидения, столпились скамейки. Над ними возвышалась высокая, дубовая кафедра и скрытая тенями… Икона с тускло высвеченным богом.
Почти рыдая, Келвин, истинный протестант, совершил крестное знамение, и я повторил его жест, косясь на золотой, огромный, прекрасно выполненный крест, висевший вверх ногами, как символ Мессы в честь Сатаны.
