Равномерный пыхтящий звук привлек его внимание, и Харт растерянно огляделся в поисках источника. Звук напоминал тарахтенье старомодных газонокосилок, уровень производимого шума которых не соответствовал количеству выполненной работы. Наконец он заметил горстку людей, задравших головы к небу, и тоже посмотрел вверх: высоко над ними медленно полз по небу без единого облачка биплан времен Первой мировой войны. Он-то и был источником шума. Самолетик был ярко-малинового цвета и двигался легко и в то же время с ленцой, его короткие крылья удерживали тонкие стальные распорки и добросовестная работа конструктора. Харт улыбнулся самолетику и хотел было помахать рукой, но, решив, что этим обратит на себя внимание, передумал.
А затем откуда ни возьмись появился второй биплан, цвета вылинявшего хаки с опознавательными знаками Великобритании. Резко, словно хищная птица, он устремился вниз к малиновому биплану, и Харт удивленно раскрыл рот, заслышав треск пулеметной очереди. Малиновый самолетик резко накренился, уклоняясь от атаки. Британский биплан пронесся мимо, а малиновый, развернувшись по дуге невероятно малого радиуса, пристроился точнехонько в хвост противнику. Вновь раздался сухой треск пулеметной очереди, и Харт вздрогнул, увидев, как британский самолет затрясло и как он, отчаянно виляя из стороны в сторону, пытается уйти от стального шквала.
Два самолета то разлетались в стороны, то поочередно взмывали ввысь и пикировали друг на друга, словно ссорящиеся ястребы, и ни один из них не получал преимущества — оба пилота выжимали из своих машин и своего опыта все возможное и даже больше. Бой скорее всего продолжался несколько минут, но Харту показалось, что это длилось не меньше часа; оба самолета, подходя вплотную к гибели и разрушению, в последний мыслимый момент вновь и вновь избегали их. Зачарованный, Харт смотрел, как аэропланы налетали друг на друга, словно японские бойцовые рыбки, захлебываясь яростью и агрессией, атакуя и отважно встречая атаки, падая вместе в отвесном пике и с ревом расходясь в стороны. И совершенно неожиданным был поваливший от британского самолета дым, густой и черный, с вкраплениями ярких искр. Самолет клюнул носом и камнем рухнул вниз, языки пламени лизали кожух двигателя.
Сжав кулаки, Харт наблюдал за падением самолета и до последнего мгновения ждал, что пилот выбросится из него с парашютом. Пилот не выпрыгнул. Харт повернулся к кучке наблюдавших вместе с ним людей.
— Почему он не выпрыгивает? Времени уже почти не осталось — парашют ведь не успеет раскрыться!
Старик с сочувствием взглянул на него, а когда заговорил, в тоне его тихого голоса Харт услышал дружеское расположение:
— Он не может выпрыгнуть, сынок. Это же самолет Первой мировой. Тогда еще не было парашютов. В кабине и для пилота-то места мало, куда уж там парашют.
Харт изумленно уставился на него:
— То есть он...
— Да, сынок. Он погибнет.
Самолет врезался в пологий холм недалеко за городом и взорвался оглушительно и ярко. Харт потрясенно смотрел, как сыплется на землю град осколков. Черный дым потянулся к появившимся в небе облакам. Малиновый биплан, никем больше не атакуемый, гордо набирал высоту. Старик утешительно потрепал Харта по плечу:
— Не принимай так близко к сердцу. Завтра в это же время они опять прилетят сюда на дуэль, и, возможно, на этот раз победит британец — иногда это ему удается.
Харт взглянул на него:
— Выходит, это все не взаправду?
— О, что ты, все достаточно реально. Но умереть в Шэдоуз-Фолле не так-то просто. Сколько живу здесь — помню эту их дуэль. Бог его знает, почему так. — Он простодушно улыбнулся Харту: — А ты приезжий, да?
— Да... — ответил Харт, заставив себя не смотреть туда, где взорвался самолет, и сконцентрироваться на старике. — Да, я только что приехал.
— Так я и думал. Поживешь здесь — насмотришься странностей похитрее, чем эта. Только не давай им терзать свою душу. Здесь и не такое увидишь. Такой вот он, Шэдоуз-Фолл.
Старик кивнул, попрощался и ушел. Остальные из кучки наблюдавших тоже расходились кто куда, тихо и спокойно переговариваясь: все выглядело так буднично... Харт вновь задрал голову — малинового самолетика в небе уже не было. Он медленно побрел дальше, бешено стучавшее сердце только-только начинало успокаиваться.
Харт свернул за угол... и неожиданно для себя оказался на улице Парижа. Он узнал стиль этого города, и язык, и кафе на тротуарах. Никто на него не обращал внимания, хотя он с глупым видом таращился по сторонам, как это делает большинство туристов. Свернув еще раз, он попал в средневековую Европу. По грязной улице беспорядочно сновали животные и люди, последние так галдели все в один голос, что воздух казался плотным от звуков. Ни одного конкретного языка Харт был не в состоянии распознать. Кое-кто подозрительно косился на Харта, когда он проходил мимо, но большинство вежливо кивали. С трудом протащившись по густой грязи до перекрестка, он оставил прошлое за спиной.
Харт миновал дюжину моментов истории, различные места с различными стилями и языками, попадал из дня в ночь и из ночи в день, и всюду, где он проходил, люди улыбались ему, будто спрашивая: «Изумительно, не правда ли? И как забавно!» А Харт кивал, улыбаясь в ответ: «Вы правы, это изумительно!» И почти тут же перенесся в свой мир — мир машин, светофоров и рок-н-ролла, рвущегося из переносных магнитол на плечах подростков. Он шел дальше, но улицы уже не меняли стиля, и он не знал, рад он этому или разочарован.
Придя в парк, Харт присел на деревянную скамейку дать отдых голове и ногам. Двое детишек в футболках с черепашками-ниндзя бросали мяч своей собаке, огромной лохматой зверюге неопределенной породы, с трудом понимавшей правила навязываемой ей игры. Всякий раз она то кидалась в погоню за мячом, то оставалась сидеть, глядя на мальчишек, словно силясь сказать: «Сами бросили мяч — сами за ним и бегите». Собака посмотрела на Харта светлыми смеющимися глазами, вывалив наружу язык. Харт решил, что собака его идентифицировала, Шэдоуз-Фолл играл с ним в игру, и Джеймс не был уверен, хочет ли он принимать ее или нет.
Харт неспешно огляделся, изучая глазами парк. Тот казался дразняще знакомым, как слово на кончике языка, пытающееся ускользнуть и в то же время готовое вот-вот сорваться. Взгляд споткнулся об огромный каменный кенотаф*[4] в центре парка, и Харт почувствовал внезапное возбуждение почти проснувшегося узнавания. Гробница казалась суровой и нерушимой: массивный единый блок из камня на пьедестале с буквами, вытравленными по фронтону. Поднявшись со скамьи, Харт подошел взглянуть поближе. Надпись оказалась на латыни — языке, с которым Харт был едва знаком, но слово «Tempus» он все же знал; оно красовалось над изящным резным барельефом Дедушки-Времени. Он был выполнен во весь рост, с длинной бородой, в одной руке коса, в другой — песочные часы.
