– Не пью я, – извиняющимся тоном произнес Кока.
– Чего?!
– Не пью.
– Давно ли?
– Да уж месяца два. С тех пор, как Федул упокоился. Слыхал про Федула?
– Слыхал… Почему не пьешь? Язва, что ли?
– Не язва, другое…
– Чего другое? Колись.
– Я, видишь ли, уверовал в Господа. – Сообщив это, Кока опустил глаза и истово перекрестился.
– Уверовал?! – изумился Скок. – В Бога, что ли?
– В Господа нашего Иисуса Христа, – важно произнес Кока.
– Ничего себе! – только и смог сказать Скок. – А как же это самое?.. – Он сделал пальцами жест, словно пересчитывал купюры. – Карманка-то?..
– Не ворую больше, – скромно сообщил Шлеп-Нога. – Ни-ни!
– Как же это может быть?
– А так. Вскоре как Федула закопали. А закопали его как собаку какую. Без отпевания. Я познакомился с хорошими людьми, которые меня вразумили и наставили. Теперь как вечер – я к ним. Они тут недалече обретаются. Ну молимся… И вообще, разговоры духовные ведем.
– Поклоны, значит, бьешь, – насмешливо констатировал Скок.
– Ты не смейся. Душу спасать нужно. Грехов на ней множество висит. А я не желаю, чтобы как Федул в геенне сгинуть. Вот молитвами Божьими и очищаюсь.
– А жрать-то как же? На какие шиши существуешь?
– Работать устроился.
– Работать? Ты?!!
– А чего… Чем я хуже других?
– И где же пашешь?
– В магазине грузчиком. Платят, конечно, не так чтобы очень, но много ли мне надо? На хлебушко да на молочко хватает, и слава богу.
– Ну ты, Кока, даешь! Вот уж не думал…
– И тебе, Юра, советую покончить с преступной жизнью. Сколько можно нечистого тешить. Давай к нам.
– Молиться, что ли? Нет уж, спасибо. Я как-нибудь без этого обойдусь. Слушай, Кока, а кто из наших, кроме тебя, богомольца, еще остался?
– Да, считай, никто. Ежа закрыли. Сохатого и Пыню тоже. Кто-то отошел… Словом, масть не прет. – Кока в первый раз употребил блатное выражение. – На Правом есть два-три человека. Работают в трамваях, но не так чтобы очень. Опасаются. Недавно одного работяги крепко помяли. Словом, никого, считай, не осталось. А ты, Скок, чего сбираешься делать?
– Да уж не поклоны Богу класть. Ладно, Шлеп-Нога, будь здоров. Спасай свою пропащую душу, а я поканаю своей дорогой.
И Скок отправился восвояси.
Из того, что он узнал за сегодняшнее утро, картина вырисовывалась, можно сказать, безрадостная. Конечно, работать можно и в одиночку. Возможно, так даже удобнее, но ведь скучно! Даже обмыть добычу не с кем. А уж поговорить «за блатную жизнь» и вовсе. Когда в лагере он размышлял, а не завязать ли с воровской жизнью, эти намерения были весьма расплывчаты и абстрактны, но вот теперь ситуация казалась самой подходящей для этого. Еще в лагере он не раз слышал: блатная жизнь пришла в упадок, быть вором не модно. Исчезало главное, на что опирался блатной мир, – нищета! Если в сороковые-пятидесятые годы молодая поросль рекрутировалась из ребят, обездоленных войной и послевоенной разрухой, из живших в трущобах сирот, для которых имелись всего две дороги: ремеслуха или улица, то теперь народ стал жить если и не намного богаче, то во всяком случае зажиточнее. Появились иные ценности. Вполне доступными для трудящегося паренька стали мотоцикл или мотороллер, а иные замахивались и на личные автомобили. Телевизоры и холодильники можно было купить относительно свободно. Но главное, что притягивало людей на производство, была возможность довольно быстро получить отдельное жилье.
«Может, и мне податься в цех, – размышлял Скок, направляясь к трамвайной остановке. – Но прежде нужно получить паспорт». И он отправился в горотдел милиции.
В величайшей спешке покинув разгромленную нечистой силой квартиру, Дуся Копытина с внучкой Наташей отправились на Правый берег, к дочери Люсе. Кстати, Наташа вовсе не воспринимала чудеса, происходившие на улице Красных Галстуков, с таким же ужасом, как ее бабушка. Девочке казалось: порхающая на кухне посуда и сама собой двигавшаяся мебель только начало чего-то еще более захватывающего, похожего на ожившую сказку. Но чего, этого она вообразить себе не могла.
Когда Дуся прибыла к дочери и принялась повествовать ей и зятю о приключившихся в ее квартире страстях, она то и дело призывала в свидетели Наташу. Девочка образно живописала невиданное действо, развертывающееся у нее на глазах. Особенно ей запомнились ножи и вилки, облетавшие вареные картофелины и свеклу.
– Как космические корабли вокруг планет, – хихикала она.
Бабушка, однако, не разделяла веселья внучки. Она заявила донельзя удивленным дочери и зятю, что пока квартиру не освятит поп, она туда не вернется ни за что на свете.
– За грехи мои это все, за грехи мои!.. – то и дело повторяла Дуся, всплескивая руками, и принималась плакать.
– Да за какие грехи, мама? Что ты такое несешь?!
Но старуха не успокаивалась и продолжала рыдать.
От Дуси явственно попахивало алкогольным перегаром, и это не могло не насторожить родных. Вначале они просто не поверили сбивчивым речам. Но Наташа подтверждала достоверность событий. Кроме того, присутствие на месте происшествия милиции вроде бы говорило о том же.
– Ты хоть квартиру закрыла? – поинтересовалась дочь.
– Ах, ничего я не знаю! – продолжала стенать Дуся.
– Собирайся, Миша. Поехали туда, посмотрим… – приказала дочь мужу. – А заодно и дверь проверим. А то мать со страха все побросала. Поедешь с нами? – спросила она у Дуси.
– Ни за что! – ответствовала та.
Когда дочь с мужем прибыли на улицу Красных Галстуков, уже почти стемнело, однако возле подъезда, в котором проживала Евдокия Копытина, стояло довольно много оживленно беседовавших между собой людей.
– Похоже, мать и Наташка не врут, – высказала вслух свои предположения дочь.
Когда парочка подошла к народу, публика затихла, только настороженно поглядывала на вновь прибывших.
– Что у вас тут случилось? – спросила дочь у той самой женщины, которая вызвала милицию.
– А ты, поди, не знаешь!
– Мать рассказывала о каких-то странных вещах, якобы творившихся в ее квартире.
– Не странных, а страшных! – завопила другая женщина. – Там черт куролесил! Или домовой!
– Пойдем, Люся, посмотрим, – потребовал муж.
– А если там и вправду черт? – попыталась урезонить своего Мишу Люся.
Муж только засмеялся. Никаких чертей он не боялся, поскольку в них не верил.
Родственники Дуси поднялись на второй этаж, остановились перед дверью и прислушались. За ней, казалось, было тихо. Люся опасливо дотронулась до дверной ручки, слега потянула ее и тут же отдернула ладонь.
