– Инцест, однако, – мрачно подытожил Виктор, осознавая, что не вправе он судить. Тем более не свою женщину:
– Ты глазами не сверкай. А то укушу на прощанье за попу, будешь потом объясняться с Кутей своим.
– Ах, ты!!!
И они успели еще раз, уже просто нежно и спокойно.
Когда за тщательно одетой и причесанной Наташей захлопнулась дверь, голый Витька постоял в прихожей, слушая гудение лифта. Подошел к окну в комнате. Хлопнула дверца и машина отъехала. Посмотрел задумчиво на листок с Наташиным телефоном под лампой. Хотел было скомкать и выбросить в форточку, но устыдился жеста и аккуратно переписал цифры в память мобильника.
Шлепая босыми ногами, прошелся по квартире и включил свет везде – в ванной, в туалете, на кухне, в комнате по всем углам, и – большую нелепую люстру с хрустальными висюльками тоже включил. Подтащил стул к зеркалу, установил спинкой вперед и уселся на вылощенную прохладу старой венской фанеры. Положил подбородок на спинку стула и глянул исподлобья на обнаженного парня, сероглазого, большеротого, с красивыми, оказывается, руками, крепкими коленями… «Да, про пятки не забудь, они тоже красивые» – и расхохотался…
– Кажется, дружок, у тебя действительно начинается новая жизнь! – сказал отражению, припоминая, что татуировку Наташа, похоже, не увидела.
После ухода Витьки мастер не встал. Из темноты бесшумно пришел кот, неодобрительно посмотрел на хозяина и уселся на полу, обернув себя хвостом. Сироп времени капал и, казалось, секунда тянется в тонкую сахарную нитку, чтобы оторваться и кануть, лишь подталкиваемая следующей набухающей каплей.
День за стенами без окон невнятно и однородно шумел.
Через несколько минут коту надоело ждать, он стал тереться об ногу мастера, просительно мурлыча. Человек разлепил глаза:
– Гулять, да? Умаялся, котище? Пойдем, выпущу.
Трудно встал и прошел в темноту большого зала. Обернулся:
– Ну? Ведь просился!
Кот сидел на свету и умывался, пристально глядя на хозяина. Тот оперся рукой на стол, уронив какие-то бумаги. И бережно положил другую руку на грудь.
– Ох, – голос его дрогнул, – лучше бы завтра…
Вздохнул:
– Ну, понял я, понял! Иди, а то не выпущу ведь, придется до вечера куковать.
Кот, удовлетворясь, что послание дошло, потянулся, напряженно отведя назад одну лапу, вторую, и потрусил за хозяином.
Мастер выпустил зверя в шум и неяркое осеннее солнце. Затворил тяжелую дверь и щелкнул замком.
…Большое зеркало еще недавно отражало новорожденную змейку на Витькиной ноге и ликование мастера. Сейчас от ликования не осталось и следа. Глаза потускнели, даже волосы будто свалялись. Он посмотрел на опущенные свои плечи, бессильные руки, на резкие складки в углах рта. И усмехнулся. Заговорил сам с собой.
– Да, что уж, – сказал, снимая через голову застиранную тишотку.
– Не первый раз ведь, – добавил, расстегивая джинсы, стаскивая их вместе с трусами и отшвыривая в угол босой ногой.
– Пройдет, зато потом будет хорошо, – сказал, рассматривая свое худое тело, и расправил плечи.
Бережно провел рукой по рисунку на груди.
Это было похоже и непохоже на татуировку с плаката за шкафом. Змея, захлестнувшая грудь, спину, бедра и ноги мастера, была, пожалуй, побольше и сложнее нарисована. Рисунок захватывал все тело, не касаясь лишь рук и шеи. Взгляд без труда угадывал направление извивов – вокруг поясницы, один виток по диагонали через живот, под левым соском и дальше под рукой – на лопатки. А оттуда – на правое плечо – чтобы свеситься тяжелой переливающейся чешуей на грудь и, вывернув узкую шею, устроить аккуратную голову поперек ключиц – под самым подбородком.
Пристально глядя в зеркало, мастер начал поглаживать черно-зеленое тулово с желтыми, красными, черными, серыми иероглифами. Поводил плечами, как бы справляясь с тяжестью прильнувшего к нему тела, и рисунок оживал, чешуя шевелилась.
В какой-то момент, как всегда упущенный им, сочность и яркость татуировки уже перестала лишь казаться рельефной. Змея стала выпуклой, и он касался пальцами гладкой чешуи, чувствуя, как пульсирует живое под кожей – уже не его кожей.
Рисунок набухал, как гигантская выпирающая вена. Пять минут понадобилось для того, чтобы татуировка стала округлой, почти отдельной мышечной массой другого создания. Почти, но не совсем отдельной. Казалось, человек и змея срослись телами – теплым человеческим и прохладным змеиным. В зеркале было видно, как от тяжести змеи натягивается кожа на груди, и расправляются плечи в попытке переместить центр тяжести.
Змея шевельнулась. Человек охнул и подхватил руками провисающие кольца.
– Ты стала еще больше, – сказал он зеркалу, обращаясь к сверканию темных глаз в тени подбородка, – мне тяжело так.
По кольцам пробежала волна. Мастер запрокинул голову и застонал. Вместе с болью в стоне прозвучало наслаждение. Он нащупал левой рукой продолговатую голову на ключице и стал медленно, по миллиметру, оттягивать ее, отрывая от груди, как бинт, присохший к ране.
По телу змеи пробегали судорожные волны, она как бы помогала человеку, раскачивая свою плоть. И чем больнее становилось мастеру, тем ярче разгорались глаза змеи – блеском темного янтаря.
И вот, со звуком отдираемого пластыря, голова и часть шеи освободилась. Мужчина бережно подхватил ее, продолжая другой рукой потихоньку оттягивать змею. На тех местах, где создание отделилось, осталась полоса из мельчайших капелек крови.
Дальше пошло легче, самая широкая и толстая часть тулова отходила под собственной тяжестью плавно, чуть потрескивая. Освобожденные кольца не падали на пол, а тут же начинали беспрерывное струение, сдвигаясь в стороны, создавая новые изгибы – все более просторные. И, наконец, когда освободился хвост, обвивавший правую ногу, змея задвигалась вся, стремительно меняя свое положение на человеке.
И только узкая голова спокойно лежала в ладони, глядя темными, продолговатыми, не змеиными глазами.
Мастер смотрел на змею, не отрываясь, и по лицу его бежали тени наслаждения, когда извивы струились по неповрежденной коже, страдания, когда серо-желтое брюхо терлось об израненную поверхность.
– Ты пришла…, – покачивая ладонь, он легонько погладил пальцами другой руки плоскую голову.
– Я прихожу всегда. Ты не рад? – ей, конечно, необязательно было открывать пасть.
– Конечно, рад, ты же знаешь. Но я работаю… Думал, придешь завтра. И надолго. Превратишься…
Аккуратная голова змеи поднялась над ладонью, приблизилась, а потом нырнула на плечо, чтобы, проскользив по шее, устроиться у левого уха мастера и там замереть. Он прикрыл глаза и застыл, впитывая прикосновения.
