– Ушли, – сказал он понуро.
– А обо мне ты совсем забыл?
Саша переступил порог комнаты и окунулся в отвратительный запах больничной палаты, вступавший в жуткий диссонанс с его недавними ощущениями.
– Мам, ну, прости, пожалуйста, – он подошел и ласково погладил ее по плечу, – время как-то пролетело… Я сейчас разогрею обед.
– Я не хочу есть. Все нормально… – она вздохнула, – ты уже взрослый, и у тебя должна быть своя жизнь. Но я тоже ведь не виновата!.. Думаешь, мне нравится быть калекой?..
– Ты не калека – врачи сказали, все будет хорошо… – слова прозвучали не очень убедительно, и мать продолжала, не обратив на них внимания.
– …Может, лучше, если б я умерла вместе с папой…
– Что ты такое говоришь?!.. А как же я?..
– Ты бы поехал к бабушке, а потом…
– Я не хочу к бабушке! – Саша присел на постель и обнял мать осторожно, словно боясь сломать едва сросшиеся кости, – и думать забудь об этом!
– А о чем мне еще думать? – мать улыбнулась, но на глазах появились слезы, – я лежу и вспоминаю наш дом – тот дом… Помнишь, какие у меня там были цветы?.. Вспоминаю папу… И откуда взялась та девчонка?.. Я ж помню ее – смешная такая… Вижу, как она выскакивает на дорогу…
– Мам, может, тебе все-таки дать какую-нибудь книгу? Или я могу принести телевизор…
– Ты ж знаешь – у меня глаза сразу устают и голова начинает болеть.
– А ты не пробовала встать? – Саша настойчиво пытался отвлечь ее от тягостных мыслей.
– Пробовала. Не получилось. Но я встану, – она улыбнулась, – зачем-то ведь я осталась на этом свете – значит, надо жить.
– Ты осталась, потому что я тебя люблю; ты нужна мне!..
Слова эти, видимо, вселили в нее уверенность, потому что мать сразу расправила плечи.
– А мы обедать сегодня будем?
– Но ты же сказала… – растерялся Саша.
– Еще я сказала, что мы должны жить, – и рассмеялась весело, совсем как раньше.
* * *
Хлопнула дверь; в прихожей вспыхнул светильник, и хотя от комнаты его отделял темный коридор, Костя отдернул руки, будто ток забежал не только в лампочку, но и в него самого. Светка вскочила, судорожно заправляя футболку.
– Это мать, – прошептала она, – я ж говорила, надо было свет оставить. Сейчас начнет…
Но мать, увидев на вешалке Костину куртку, тактично остановилась в коридоре.
– Ребята!.. – только через минуту дверь приоткрылась, – чего вы тут в темноте сидите?
– Здравствуйте, Ольга Николаевна.
– Здравствуй, Костя, – Ольга Николаевна щелкнула выключателем, но не увидела ничего страшного: Костя сидел на диване; дочь стояла у окна, правда, подозрительно раскрасневшаяся, с растрепанными волосами, – Свет, причешись, – сказала она строго, – я ужин грею, а то папа сейчас придет.
Слова про папу явно адресовались Косте, и он понял это. Встречаться со Светкиным отцом ему совершенно не хотелось, поэтому он поспешно вышел из комнаты, шепнув чуть слышно:
– Завтра созвонимся.
Светка вышла следом и остановилась на безопасном расстоянии, наблюдая, как Костя одевается. Он уже потянулся за перчатками, но неожиданно передумав, сделал шаг в сторону и поцеловал Светку.
– Ты что?! – испуганно зашипела та, – мать же!..
– Ну и что? А я тебя люблю, – Костя улыбнулся, – до завтра?
– До завтра. Я сама тебе позвоню.
– До свидания, Ольга Николаевна! – крикнул Костя, и не дожидаясь ответа, выскочил за дверь, а Светка, зашла на кухню, решив, что будет правильней все выяснить до прихода отца.
– Что ты хочешь сказать? – мать склонила голову на бок.
Светка молчала, пытаясь собрать разбегавшиеся мысли – одни из них умчались вслед за Костей, другие бессильно метались по квартире, предчувствуя пустой, тоскливый вечер.
– Папе я ничего говорить не стану, – продолжала мать, возвращаясь к приготовлению ужина, – но вы не увлекайтесь, а то я знаю, как это бывает.
– Мам, – Светка присела в углу, – что бывает? Мне пятнадцать лет – могу я влюбиться, в конце концов? У тебя что, в таком возрасте не было мальчика, с которым бы ты целовалась?
Мать медленно подняла голову, сраженная такой откровенностью.
– Дело в том, что в наше время поцелуями и заканчивалось, а сейчас все помешались на сексе. Ты посмотри…
– Зачем мне куда-то смотреть? – перебила Светка, – я смотрю на себя! Секс – это секс, я не собираюсь им сейчас заниматься, а любовь – это любовь…
– Какая ж ты у меня умная-то! – мать покачала головой, – а, знаешь, как порой трудно провести границу? Тебе, например, говорят – если ты не будешь со мной сейчас, значит, ты меня не любишь. И как ты поступишь?
– Не знаю, – Светка опустила глаза, но не желала сдаваться, – и что мне теперь делать? Запереться в комнате и ждать принца? Я не хочу, понимаешь?.. Я хочу жить, как все! И любить, как все!.. Вам Костя не нравится, да? А мне нравится!..
– Успокойся, – мать улыбнулась, – я ж тебе ничего не запрещаю, а просто предупреждаю – прежде, чем что-то сделать, подумай… иди сюда, – она выразительно посмотрела на свои грязные руки, – иди, я тебя поцелую. Я ж тебе добра хочу…
Светка подошла, привычно задержав дыхание, но мать все равно учуяла запах.
– Бросай курить, а? Ну, зачем тебе это? Умная девочка, а простых вещей не понимаешь.
– Все я понимаю! Мам, я ж, типа, балуюсь… Вот, будет у меня хоть одна некурящая подружка, обещаю, сразу брошу. Понимаешь, не хочется быть «белой вороной».
– Ловлю на слове, – мать шутливо погрозила пальцем.
…Какой у нас сегодня получается классный разговор!.. – радостно подумала Светка, – неужели она наконец поняла, что я взрослая, и надо не только кормить меня и проверять дневник… а, действительно, что я сделаю, если Костя заявит такое?.. Я же, наверное, тоже люблю его… нет, он так не скажет…
И тут все закончилось, потому что хлопнула входная дверь. Мать заговорщически приложила палец к губам – от счастья, что они понимают друг друга, Светка крепко обняла ее и прошептала:
– Мам, я люблю тебя…
– Как тут мои девочки? – крикнул отец. Он еще не знал, что у него теперь нет «девочек», а есть две женщины-единомышленницы, со всеми вытекающими последствиями.
* * *
Саша напряженно вслушивался в тишину. Голос не появлялся, хотя прошло уже минут двадцать с тех пор, как он лег. Таких длительных опозданий с «ночным гостем» еще не случалось, но Саша боялся радоваться, потому что ужаснее всего на свете – разочарование. Не зря философ говорил, что лишь мысль о худшем, делает плохое хорошим.
Он боязливо поднял голову, думая, что стоит уверовать в свою победу, как голос тут же разразится гомерическим хохотом и вновь потребует отдать ему …Черт, что б такое ему отдать?.. Наверное, эта вещь очень маленькая, раз я никогда ее не видел. И как же тогда ее найти?.. А, может, уже ничего и не надо искать? Может, все прошло?.. Я весь вечер думал о Тане, и голос пропал… Правильно! У меня появились другие мысли, которые вытеснили из сознания все остальное!.. Может, он требовал мою душу – одинокую и неприкаянную?.. Не зря ж он говорил, что без нее я сойду с ума – как человек может жить без души? А теперь она мне самому нужна, и он понял это…
