— Я жив, — сообщил Стью Редмен ночи и расплакался- Я жив, благодарение Господу, я жив, спасибо Тебе, Боже, спасибо Тебе, Боже, спасибо…
Слегка покачиваясь, он побрел по дороге.
Пыль кружила над техасскими просторами, образуя в сумерках полупрозрачную завесу, под которой Арнетт превращался в город-призрак. Вывеска, висевшая над автозаправкой Билла Хэпскома, была сбита и лежала на середине дороги. В доме Норма Брюетта была оставлена включенной газовая горелка, и вчера искра из кондиционера взметнула дом ввысь, разбрасывая доски, обломки кровли и игрушки по всей Лоурел-стрит. На Мейн-стрит мертвые солдаты лежали вперемешку с мертвыми собаками. В закусочной Ренди мертвец перевесился через прилавок. Одна из собак, теперь уже лежащая в канаве, ранее полакомилась его лицом, пока не потеряла аппетит. Грипп не действовал на кошек, и они дюжинами бродили в тишине сумерек, напоминая дымчатые тени. Из нескольких домов доносился шум работающих телевизоров. Изредка хлопали ставни. Красный фургон, старый, выцветший и проржавевший, на его боку с трудом читалась надпись «СПИДВЕЙ ЭКСПРЕСС», застыл посередине Дэрджин-стрит перед таверной «Голова индейца». В фургоне было множество опрокинутых банок пива и лимонада. На Лоугэн-лейн, на окраине Арнетта, смерч пыли и песка играл на пороге дома Тони Леоминстера. «Скаут» Тони с опущенными боковыми стеклами стоял на подъездной дорожке. Семейство белок обустроилось на заднем сиденье. Солнце покинуло Арнетт; город погрузился в темноту, укрытый крылом ночи. Если исключить стрекот кузнечиков, писк и возню маленьких зверюшек и хлопанье ставен дома, принадлежавшего Тони Леоминстеру, в Арнетте было тихо. Очень тихо. Невыносимо тихо.
Кристофер Бредентон боролся с бредом, как борются с зыбучими песками, увязая в них. Все его тело невыносимо болело. Он ощущал свое лицо неким чужеродным телом, будто кто-то напичкал его инъекциями силикона в дюжине мест и теперь оно стало размером с дирижабль.
Горло саднило, но больше всего пугало то, что дыхательный проход казался теперь по размерам не больше отверстия в дуле игрушечного пистолета. Дыхание со свистом входило и выходило через это соединительное отверстие, которое было так необходимо, чтобы поддерживать контакт с внешним миром. Но и это было еще не все. Ужаснее всех этих неотступных болезненных ощущений было чувство, похожее на глубокое погружение. Он весь горел в лихорадке. Он не помнил, чтобы когда-нибудь ему было вот так жарко, даже два года назад, когда подвозил двух политзаключенных, выпущенных под залог, из Техаса на запад, в Лос-Анджелес. Их старенький «понтиак» заглох на шоссе № 190 в Долине Смерти, и там Бредентону было очень жарко, но теперь было намного хуже. Это был внутренний жар, как будто он проглотил солнце.
Бредентон застонал и попытался сбросить одеяла, но у него не хватило сил. Неужели он сам лег в постель? Вряд ли. Кто-то или что-то находилось вместе с ним в доме. Кто-то или что-то… он должен вспомнить, но не смог. Бредентон смог только вспомнить, что он боялся еще до того, как заболел, поскольку знал, что приближается кто-то (или что-то), и ему необходимо… что?
Он снова застонал, голова его заметалась по подушке. Он помнил только бред. Горячий фантом с жуткими глазами. Его мать приходила в эту просто обставленную спальню; его мать, умершая еще в 1969-м, сказала ему: «Кит, о, Кит, я же говорила тебе, чтобы ты не якшался с этими людьми. Меня не волнует политика, но эти люди, с которыми ты возишься, сумасшедшие, они как бешеные собаки, а эти девицы просто потаскухи. Я же говорила тебе, Кит…» А потом ее лицо раскололось, выпуская наружу множество сверчков через осколки желтого высохшего мозга, пока не накатила темень и не послышались встревоженные крики, шарканье ног бегущих людей… огни, вспышки огней, и он снова оказался в Чикаго, в 1968 году, откуда-то доносилось пение: «Весь мир наблюдает! Весь мир наблюдает! Весь мир…» — и там, в канаве у входа в парк лежала девушка в джинсах, ноги ее были босы, в длинных волосах запутались осколки стекла, лицо превратилось в блестевшую кровавую маску, которая казалась черной в безжалостном белом свете уличных фонарей, в маску раздавленного ничтожества. Он помог ей подняться на ноги, девушка закричала и прижалась к нему, потому что из-за дымовой завесы приближалось какое-то космическое чудовище, создание в блестящих черных ботинках, обтрепанной куртке и противогазе, в одной руке чудовище держало полицейскую дубинку, а в другой баночку с мускатным орехом и ухмылялось. А когда космический пришелец сдернул противогаз, открывая свое ухмыляющееся разгоряченное лицо, оба они закричали, потому что это был некто или нечто, кого он ждал, человек, которого Кит Бредентон всегда боялся. Это был Странствующий Хлыщ. Крики Бредентона разрезали ткань этого сна, подобно тому как сверхпрочный алмаз разрезает кристалл, и он снова оказался в Боулдере, штат Колорадо, в своей квартире на Каньон-бульвар, было лето и было жарко, так жарко, что даже в легких шортах по телу струился пот, а напротив стоял самый красивый в мире мальчик, высокий, загорелый, с великолепной осанкой, на нем плавки лимонного цвета, облегающие каждый бугорок и выемку на его прелестном задике и, если он повернется, взглядам откроется его лицо, как у ангелов Рафаэля. Где же ты отыскал такое чудо? На собрании, спортплощадке университета или в кафе? Или подобрал на дороге? Какая разница? О, как жарко, но вот вода, кувшин воды, целая цистерна с водой, а рядом с ней таблетки, нет! ТАБЛЕТКА! Та, которая унесет его в то место, которое этот ангел в желтых облегающих плавках называет Хакслиленд[6], место, где подвижные пальцы пишут, но не двигаются, место, где цветы растут на засохших дубах, и, мальчик, что это за эрекция приподняла твои плавки? Разве испытывал когда-нибудь Кит Бредентон такое желание и готовность любить? «Пойдем в постель, — говоришь этой гладкой коричневой стене, — ложись и ублажи меня, а потом я сделаю это для тебя. Я сделаю все, что тебе нравится». «Сначала прими эту таблетку, а потом видно будет», — слышится в ответ. Принимаешь таблетку, вода охлаждает горло, и понемногу на тебя накатывает туман, и кажется, что температура останавливается точно на 36,6. Через некоторое время вдруг понимаешь, что смотришь на вентилятор, стоящий на комоде, и на собственное размытое отражение в зеркале. Лицо кажется почерневшим и раздутым, но не стоит беспокоится об этом, потому что это только таблетка, всего-навсего!!! Таблетка!!! «Путешествие, — шепчут губы, — о мальчик, путешествие Капитана Мертвая Хватка, и я, мы та-а-ак хотим…» Мальчик хочет убежать, и поначалу смотришь на его гладкие бедра, обтянутые плавками, потом взгляд поднимается к узкой талии, затем к красивой; гладкой груди, а потом с грациозной шеи переходит на лицо… и это его лицо. Впалые щеки, счастливая яростная усмешка, лицо не ангела Рафаэля, но дьявола Гойи, из каждой пустой глазницы выглядывает головка змеи; он подходит все ближе, невозможно сдержать крик, а он шепчет: «Путешествие, детка, путешествие Капитана…»
