— День добры, Марыля.
Марылька вздрогнула от неожиданно раздавшегося сзади голоса. Тихо чертыхнувшись, она устало распрямилась и повернулась.
— Не такой уж он и добры, — уныло ответила она и с удивлением уставилась на… Степана. — Ты чего это тут ищешь?
Запыхавшийся приказчик старался подавить шумное дыхание и выглядеть спокойным. Но по валившему из-под расстёгнутого кожуха пару было видно, что он только что где-то работал, а завидев Марылю, тут же примчался следом. Когда ещё подвернётся такой случай поговорить с ней без посторонних? Вытерев рукавом испарину со лба, он с нескрываемым восторгом глазел на Марыльку.
— Хм… — по губам мужчины скользнула загадочная ухмылка. — Счастье вот ищу, да всё никак не даётся мне в руки эта редкая птаха.
Внутренний голос подсказывал Марыльке, что неспроста приказчик завернул к речке, да и речи замысловатые тоже неспроста начал вести.
О том, что Степан питал к ней прямо-таки болезненное неравнодушие, Марылька знала давно, и это его внимание тяготило, а порой и раздражало её. Ей были безразличны его страдания и вздохи. За время беременности и за хлопотами о дитяти она почти не видела Степана и надеялась, что у него за этот срок дурь перегорит. Однако недооценила, видимо, Марылька упорства вылинявшего ухажёра.
Она прекрасно поняла, на какое счастье намекал сейчас Степан. Кокетничать у неё не было ни желания, ни времени. Да и было бы с кем! Вздохнув и открыто глянув приказчику в глаза, она твёрдо произнесла:
— Твоё счастье, Степан, дома на печке сидит, а ты всё мечешься в поисках чего-то несбыточного.
— Это отчего ж несбыточного, — понуро поинтересовался приказчик.
— Потому как не там ты шукаеш это своё «счастье». Не будет тебе здесь удачи. Даже и не мечтай, — отрезала Марылька, ясно дав понять о тщетности Степановых попыток добиться её благосклонности.
— Вот даже как…
— Только так, Стёпа, и никак иначе. У тебя своё счастье, у меня своё.
Приказчик не привык получать прямых и решительных отказов. Это вызывало в нём ещё большее желание добиться своего. А в этом случае его и вовсе взбесило упрямство недоступной гордячки. Не в силах сдерживать своих эмоций он словно взорвался:
— Да что ты, девка, знаешь о моей жизни?! О каком это моём счастье толкуешь?! То, что мне силой в женки всучили эту ломовую лошадь, ты называешь счастьем?!
— Ну, ты, Стёпа, тоже не царевич! А вот приданого хапнул немало. Чтоб не твоя Авдотья, так и приказчиком вряд ли был бы, — не церемонясь, Марылька открыто резала правду-матку, пытаясь грубо образумить Степана.
Такие слова ущемили бы самолюбие любого мужика, а уж приказчика — и подавно!
— Не тебе судить о моей жизни! Ты сначала в своей поди разберись…
— Ну-ка, ну-ка, на что это ты тут намекаешь? — сердце Марыльки бешено забилось.
Вот он, настал момент истины! Его-то Марылька и ждала, и боялась. Она знала, что рано или поздно ей всё-таки открыто скажут о похождениях Прохора. И, видимо, это случится сейчас! Она это чувствовала! Сейчас она узнает, кто посмел бросить семя разлада в её гнездо! Давно хотела узнать правду, но как же не хочется верить в неё! И… она боялась этой горькой правды!
Хотя на самом деле всё это были лишь обманчивые мысли. Для успокоения души, так сказать. В действительности же Марылька давно обо всём если и не знала, то уж догадывалась точно.
Степан на мгновение замялся. Может, не стоит…
— Говори, — тихий, но угрожающе твердый голос Марыли прозвучал, как приказ, ослушаться которого было невозможно.
— Ну, раз о своём счастье заговорила, так знай: не такое уж оно у тебя и безоблачное. Бывает, у человека и семья, и хата, и положение не из крайних, а вот не хватает чего-то… Вот и Прохорка твой… того…
— Не виляй, говори прямо… кто она?.. — Марыле очень хотелось убедиться в своей догадке.
Степана глубоко поразил решительный вид Марыльки. В её глазах он не видел ни растерянности, ни горестного испуга, которые не раз наблюдал у обманутых баб.
У приказчика в душе всё время свербело насолить Прохору. Но такое искушение опасливо затухало перед возможной расправой. А то, что такое может случиться, Степан знал точно, потому как ему уже довелось однажды познать это на своей шкуре. Он до сих пор верил, что именно Прохор выбил ему зуб и забрал каравай во время своей свадьбы. Но всё же под напором пакостного искушения и давящего взгляда Марыли, приказчик быстро сдался.
— Так это… Все ж знают. Давно уж якшается…
— Кто она?!
От резкого выкрика Степан вздрогнул.
— Янинка! Дочка ведьмы! — выпалил он и с интересом стал наблюдать, как отнесётся к такому известию непокорная Марылька.
«Может, наконец прозреет, что на одном её Прохоре свет клином не сошёлся, и изменит своё пренебрежительное поведение. Ну, не сразу, конечно. Пусть переварит то, что услышала, а там, глядишь, да и поумнеет. Поумнеет, да и решит отплатить неверному мужику той же монетой! А кто на селе для этого более достойный, чем он, приказчик! Как-никак почитаемый человек, а не голожопый беспорточник!» — от таких мыслей на тонких губах Степана зародилась самодовольная ухмылка.
— Чего лыбишься? — неожиданно резанул голос Марыли, а глаза её сверкнули такой злостью, что Степану сделалось очень уж неуютно под напором такого взгляда.
Не по нутру было приказчику, чтобы с ним бабы вот так разговаривали. И даже Марыле, этой упрямой овце, он не позволит грубить себе. Дерзость её сначала вызвала у Степана раздражённое сопение, и он уже хотел было поставить на место эту заносчивую стерву, прикидывающуюся агнецом. Потом он подумал, что, наверное, Марылька его не поняла, и снова со злостью повторил:
— Прохор твой, говорю, с Янинкой якшается.
— Без тебя знаю, — тихо, но жестко процедила Марыля.
Казалось, что под прищуренным её взглядом, устремлённым в сизую даль, вот-вот начнёт таять снег.
Приказчик ничего не понял и решил ещё больше надавить на рану в душе молодой матери:
— По душе, видать, пришлась твоему мужику ведьмина дочка. Покладистая девка попалась, не то что некоторые, — косой взгляд на Марыльку красноречиво говорил, в чью сторону прозвучал намёк. — Да и хвалёный твой Прошка своего не упустит. Небось не она первая у него такая, — смаковал каждое слово Степан.
Уязвлённое самолюбие приказчика мстительно торжествовало. Он наслаждался страданием несговорчивой молодицы и, видя мрачное лицо Марыли, ещё больше распалялся. Дальше его уже и вовсе понесло взахлёб.
Марылька застыла в задумчивом оцепенении. Казалось, что от горя она совсем не слышала «упоительных напевов» приказчика. Затем, словно очнувшись, она одарила Степана презрительным взором и одним лишь словом:
